Предсказание будущего

Сначала я растерялся. Меня так ошарашило это послание, что я некоторое время сидел, как каменный, тупо уставившись в портрет Бальзака, который висит на задней стене и вечно на меня смотрит. Я припомнил лампочкоподобный взгляд директрисы Валентины Александровны и сказал про себя: «Что они, сговорились, что ли?» И тут я почувствовал, что я счастлив, правда, счастлив, беспокойно, как-то даже нехорошо. У этого состояния была еще та интересная особенность, что оно математически распадалось на составные. Первой составной было просто счастье, происходившее оттого, что меня, как оказалось, можно любить, и не просто любить, а до изнеможения, до надрыва. Это была самая сильная составная, так как в худшие минуты я думаю, что не способен возбуждать в женщинах ничего, кроме поверхностной неприязни. И вот поди ж ты: сразу две фемины в меня но уши влюблены! Валентина Александровна, это ладно, Валентина Александровна дама в последнем цвету, и с нес взятки гладки, но Наташа Карамзина, юное, волшебное существо!.. — впрочем, это уже была вторая составная, о ней разговор особый. Второй составной было гордое, несколько даже надменное счастье. Тут мне было счастливо оттого, что меня полюбило юное, волшебное существо, красавица молочно-восковой спелости, первая красавица нашей школы. Это было мужественное счастье, от которого втягивался живот, распрямлялись плечи и хотелось говорить остроумные дерзости. Но третья составная была бедовой: не знаю, как у других, а у нас с любовью всегда сопряжена масса сложностей и несчастий, и я почувствовал, что мне предстоят крупные неприятности. Во всяком случае, мне определенно предстояло трудное объяснение с Наташей Карамзиной. Что сказать, я бы всегда нашелся, но каким образом в принципе разрешить свалившуюся на меня любовь — тут я оказался в затруднительном положении; роман между нами, даже фиктивный с моей стороны, был решительно невозможен, но и повести себя так, как будто и я не я, и лошадь не моя, было в равной степени невозможно. В конце концов я решил, что пойду в учительскую, наберу номер Наташиного телефона и, доверившись вдохновению, понесу, что бог на душу положит. На худой конец у меня в запасе было одно странное, даже неслыханное средство против любви, которое состояло в том, чтобы выкинуть в присутствии обожателя что-нибудь мерзкое, невероятную какую-нибудь сотворить пакость и, таким образом, навести полное разочарование, а в некоторых, особо удачных случаях, даже и неприязнь. Не думаю, чтобы это средство выручало во всех случаях жизни, как облепиховое масло, но, принимая во внимание резкое неприятие мерзостей пятнадцатилетними, это средство вполне могло обеспечить желаемый результат.

На пятой перемене я пошел в учительскую звонить. К несчастью, там я застал нашу химичку Марию Яковлевну, военрука Семена Платоновича, который напевал «Придут полки и с севера и с юга», и третьеклассника Бумазейнова, стоявшего в углу и разглядывавшего собственные ботинки. Я сел подле столика, на котором у нас стоит телефон, и стал дожидаться, когда эти трое уйдут, однако учительская опустела не скоро, поскольку Бумазейнов задал нам всем такую задачку, что с ней нужно было разбираться и разбираться: он наотрез отказывался вступать в пионеры.

— Ты что же с нами делаешь, балбес ты этакий! — говорила ему Мария Яковлевна. — Ты почему не хочешь вступать в пионерскую организацию?

Бумазейнов молчал и ел известку, которую он отколупывал от стены.

В ответ на молчание Бумазейнова, непоколебимое и злое, Мария Яковлевна перешла к угрозам. Сначала она посулила ему неудовлетворительную отметку по поведению, затем вызов на педагогический совет, наконец, привод в отделение милиции. — Бумазейнов молчал и ел известку, которую он отколупывал от стены.

— Всыпать бы тебе горячих, — сказал Семен Платонович, — и вся недолга.

— Погодите, — сказал я, — так дела не делаются. — И подозвал к себе Бумазейнова.

Видимо, ему очень не хотелось уходить от известки, и он приближался нехотя, через силу.

— Послушай, Николай, — сказал я Бумазейнову, — третий класс — это уже не шутки, это, брат, такая пора, когда человек должен уметь объяснять свои намерения и поступки. Вот и объясняй.

Бумазейнов посмотрел в потолок, потер средним пальцем правой руки ладонь левой руки и рассказал все, как было. Оказывается, его дед — большой, вероятно, умница — прочел внуку лекцию на тот счет, что юный пионер не имеет права врать, что пионер, который врет, хуже, чем уголовник, а поскольку Бумазейнов знал за собой этот грех, то он счел вступление в пионерскую организацию невозможным.

В первое мгновение я опешил, а потом собрался с мыслями и сказал:

— Понимаешь, Николай, — сказал я, — есть две разновидности хороших людей: просто хорошие люди и плохие люди, которые понимают, что они плохие и всячески стремятся преодолеть свои недостатки. Что это значит в твоем положении? Это значит, что если ты последовательно будешь бороться с враньем, то ты вполне хороший человек и достоин быть пионером — вот и вся недолга, как говорит Семен Платонович. Ты согласен?