Предсказание будущего

В течение примерно пятидесяти лет до этой поры люди почему-то необыкновенно часто попадали под трамваи, и поэтому в отрочестве у меня к этому виду общественного транспорта было сложное и, в общем, негативное отношение. И вот наступила пора, когда люди вдруг перестали попадать под трамваи. У этой поры было много новых примет, намекавших на новое качество жизни: люди начали потихоньку обзаводиться отдельными квартирами, на смену папиросам пришли сигареты, пропали очереди за мукой, но зато появились очереди за телевизорами, впервые с тургеневской поры встал вопрос отцов и детей, население страны внезапно разделилось на физиков и на лириков, причем физиков стали таким образом описывать в книгах, что, если бы у меня не было одного знакомого физика, я бы решил, что все физики идиоты. Впрочем, лирики тоже были хороши и уже потому, что постоянно устраивали диспуты на тему «Что ты возьмешь с собою в космос?». Кроме перечисленных примет, для того времени были также характерны борьба против слепого преклонения перед Западом и профсоюзные собрания, на которых разбирались семейные неурядицы.

После того, как люди перестали попадать под трамваи, в жизни Владимира Ивановича не происходит решительно ничего. Всякого рода происшествия начинаются с Сашей, помаленьку с Олей, что касается меня, то я в эту пору заканчиваю школу и поступаю в педагогический институт, а с Владимиром Ивановичем не случается решительно ничего. Наконец я выхожу из института учителем французского языка, женюсь, получаю направление в школу, которая находится в десяти минутах ходьбы от дома, где и встречаю крепкого старичка по имени Владимир Иванович, который ведет производственное обучение. Мы познакомились и в скором времени подружились.

Владимир Иванович до сих пор живет в своей комнате в Барыковском переулке, но уже один. Саша женился, переехал к жене, однако довольно скоро развелся и зажил сам по себе где-то на улице Чернышевского. Оля же каким-то загадочным образом получила однокомнатную квартиру в тех аристократических кварталах, которые располагаются между площадью Пушкина и площадью Маяковского.

Олю я впервые увидел полгода тому назад; это хорошо сложенная женщина, с приятным лицом — больше про нее ничего не скажешь. Что же касается Саши, то, будучи по образованию инженером в области химического машиностроения, он работает дворником и в свободное время, которого у него в принципе девать некуда, рисует фантасмагорические картины.

Саша — человек сложный. Во-первых, он беспокойный человек, и не по-хорошему беспокойный — это первое, что бросилось мне в глаза, когда я его увидал. У него на лице выражение постоянного, сосредоточенного беспокойства, какое бывает у людей, когда они силятся что-то вспомнить. Иногда это выражение сменяется миной крайнего удивления, при которой несколько выпучиваются его чистые, какие-то вымытые глаза и опускается подбородок. Когда он говорит, то часто прикладывает к правой стороне лба безымянный палец. Он носит бороду, но острижен наголо, по-солдатски.

С Владимиром Ивановичем мы до самого последнего времени виделись каждый день. Утром мы с ним встречались в учительской раздевалке и спешили на ежедневное совещание, которое называется «совещанием при директоре», что, в сущности, так же нелепо, как, например, «совещание при плохой погоде». Мы, как правило, являлись последними, садились за самую дальнюю парту в левом ряду, если она оказывалась свободной, что бывало довольно редко, так как среди учителей наблюдается та же симпатия к задним партам, что и среди учеников, и благостными глазами засматривались на нашу директрису Валентину Александровну Простакову.

— Те лица, которые думают, что они пришли сюда отдыхать… — заводила Валентина Александровна, и мы с Владимиром Ивановичем немедленно отключались. Я начинал прислушиваться к ровному гулу, доносившемуся из вестибюля, который означал прибытие нешумных пунктуальщиков и хорошистов, или к какому-нибудь шепотному разговору моих коллег, в которых иногда бывает столько чистой литературы, что иной разговор грех было бы пропустить. Например: