Представление о двадцатом веке

Повторюсь, что, по мнению Амалии, все опасности и риски для Карстена находятся за пределами дома. Это солнечный свет, другие дети, глубокие канавы и пересеченная местность. В доме же безопасно. Поэтому детство Карстена превращается в бескрайнюю равнину длинных дней, когда он знает, что Амалия принимает «друга дома», и когда он беспокойно бродит по комнатам под люстрами, ощетинившимися штыками, среди гравюр с кровавыми охотничьими сценами и своих игрушек; в просторных комнатах тихо, разве что из спальни матери доносятся какие-то слабые звуки, да в воздухе еще витают отзвуки зловещих умолчаний.

Амалия изо всех сил пыталась приучить Карстена к этим умолчаниям, которые являлись неотъемлемой частью буржуазного уклада жизни и которые в эти времена, в начале тридцатых, наблюдаются во всех слоях общества, в особенно изощренной форме — в семьях государственных служащих. Конечно же, все эти умолчания не случайны, тогда считалось, что до их смысла детям следует доходить своим умом. Постепенно дети должны сами понять, как им вести себя за столом, где можно играть и во что можно играть и, особенно, во что играть нельзя. Они должны осознать, почему слуги, коридоры, туалеты и ванные комнаты невидимы, и почему голые стены таят угрозу, и почему никто не говорит при них о деньгах и никогда не скандалит. Дети должны сами догадываться обо всем, им никто не говорит правды, и в результате создается некоторое напряжение, получается, что дети вырастают в постоянной настороженности. От такой непрерывной тренировки внимания детям, конечно, иногда и удавалось выдохнуть, но никогда до такой степени, чтобы потерять концентрацию, забыться и стать непоследовательными. Характерная черта умолчания в том, что оно создает постоянное напряжение, и более полного объяснения я дать не могу, да, мне кажется, и требовать этого от меня нельзя. Кто я такой, чтобы пытаться объяснить явление, которое выходит далеко за рамки Истории датских надежд и является неотъемлемой частью всей западной культуры? Здесь же я могу разве что рассказать, что Амалии лишь отчасти удалось привить это Карстену, потому что она была недостаточно строга и последовательна. Она старается изо всех сил, но что-то ее все время сковывает, есть что-то зыбкое во всей той жизни, которую она сконструировала для себя и для сына. Она рассказывает Карстену гораздо больше, чем стоило бы, потому что не может удержаться. Она не может сдержать свой гнев, она злится, ругает его и бьет посуду — вместо того чтобы игнорировать его и отправлять гулять. Она рассказывает ему о своем вымышленном любовнике и о каких-то подробностях их отношений, о которых ему в его возрасте вообще ничего не следует знать, — лучше бы ему лишь догадываться о них, да и то спустя много лет. И даже наготу и свое прекрасное тело, о котором ему не следовало бы иметь никакого представления после того, как он научился ходить, даже его она не может скрыть.

Почти все время Амалия держит его в заключении, большую часть детства ему действительно приходится проводить в темных комнатах. Когда подошло время Карстену идти в школу, она наняла ему частных учителей, чтобы он не покидал дом. Она забрала у него первый собранный им детекторный приемник, чтобы он не слушал эти ужасные новости, и отправляла его спать, когда гости начинали говорить о том, что происходит в мире. При этом она никак не могла скрыть от него свой интерес к свежим новостям. Совершенно неожиданно, в минуту слабости, она рассказывает ему, что Свен Ольсен, с которым она однажды встречалась у кого-то в гостях и который говорил, что любит ее, занял второе место в соревнованиях по тяжелой атлетике на Олимпийских играх, и что один из министров, социал-демократ, «друг дома», произвел настоящий фурор на встрече с избирателями в Южной Ютландии, и что она узнала Карла Лаурица на фотографии в газете, в группе влиятельных нацистов, стоящих рядом с Гитлером. Она показывает ему фотографию, и он чувствует, что хотя занимаемое теперь Карлом Лаурицем среди этих крикунов положение и кажется ей совершенно неправильным и позорным, но вместе с тем есть в этом что-то очень-очень привлекательное.