Предупреждение Эмблера

Он едва не проехал свою остановку, Кливленд-Парк, но все же успел выйти вовремя. Надел бейсболку и оглянулся – сначала отслеживая любые отступления от нормальности, а уже затем воспринимая саму нормальность.

Вернулся.

Хотелось прыгать и махать руками. Хотелось отыскать тех, кто лишил его свободы, и воздать по справедливости. Расплатиться за все. Думали, я никогда уже не выйду? Думали, я останусь там навсегда?

Жаль только, погода для такого знаменательного события выдалась не самая подходящая. По серому небу ползли угрюмые тучи, моросил противный мелкий дождь, и тротуар был черный и скользкий. Обычный день. Обычное место. Все, как всегда, ничего особенного, но после затянувшегося периода изоляции Эмблера ошеломила казавшаяся безумной суета.

Он прошел мимо бетонных столбов уличных фонарей, опоясанных металлическими лентами, которыми крепились фотокопии афиш и постеров. Поэтические чтения в кафе. Концерты еще недавно выступавших в подвалах и гаражах рок-групп. Новый вегетарианский ресторан. Комеди-клаб под несчастливым названием «Майлс оф смайлс». Шумное, нестройное, громкоголосое, требующее к себе внимания человечество выплеснуло свою творческую энергию на промокшие листки бумаги. Вот она, жизнь снаружи. Нет, поправил он себя, просто жизнь.

Эмблер оглянулся. Улица выглядела как обычно. Так, как и должна выглядеть улица в непогожий день. Опасность была, да. Но если ему удастся добраться до своей квартиры… Сейчас самое важное – возвратиться в привычное окружение, занять прежнее место в обыденной жизни, восстановить свое существование.

Посмеют ли они прийти за ним сюда? Сюда, в то едва ли не единственное место на земле, где люди действительно по-настоящему знали его. Несомненно, самое безопасное из всех. Но даже если они явятся, ему нечего бояться. Скорее наоборот, он даже жаждал такой встречи. Жаждал открытого столкновения, конфронтации. Нет, он не боялся тех, кто упрятал его в клинику – пусть теперь боятся они. Какие-то мерзавцы злоупотребили системой, попытавшись похоронить его заживо, спрятать среди заблудших душ, шпионов, загнанных депрессией в апатию или в безумие манией. Теперь, когда он выбрался на свободу, его врагам не оставалось ничего, как только удариться в бега или приготовиться к обороне. Они просто не могли бросить ему открытый вызов, напасть на него там, где любое столкновение неминуемо привлекло бы внимание местной полиции. Чем больше людей увидят, узнают, вспомнят его, тем больше опасность для врагов.

На углу Коннектикут-авеню и Ордуэй-стрит стоял газетный киоск, мимо которого Эмблер проходил каждое утро, когда был в городе. За прилавком стоял седой щербатый мужчина в красной вязаной шапочке.

– Регги, – окликнул его Эмблер. – Привет, старина. Как дела? Не запарился на работе?

– Привет, – равнодушно отозвался киоскер, не признавая в нем знакомого.

Эмблер подошел ближе.

– Давненько не виделись, а?

Регги взглянул на него, но в глазах его не блеснуло и искры узнавания.

На прилавке лежали утренние газеты. Взгляд остановился на стопке «Вашингтон пост». Эмблер увидел дату и почувствовал, как сжалось сердце. Третья неделя января – неудивительно, что так холодно.

Эмблер моргнул. Почти два года. Они отняли у него почти года. Два года забвения, отчаяния, потери самого себя.

Но сейчас не время для сожалений по поводу утраченного.

– Перестань, Регги! Неужели не узнаешь?

Сморщенная, только что выражавшая растерянность физиономия киоскера напряглась, глаза сузились.

– Проходи, брат. У меня ничего для тебя нет. Ни мелочи, ни бесплатного кофе.

– Хватит, Регги! Ты же меня знаешь.

– Уходи, приятель. Мне не нужны неприятности.

Не говоря ни слова, Эмблер повернулся и зашагал дальше по тротуару к большому многоквартирному дому в неоготическом стиле, в котором жил последние десять лет. Построенное в двадцатые годы минувшего столетия из красного кирпича и украшенное светло-серыми колоннами и бетонными пилястрами, оно стояло чуть в глубине улицы. Жалюзи в окнах напоминали полуопущенные веки.