Преемник

Лейтенант Ваор притих – однако недовольство не улеглось. Никто из следовавших за Соллем людей не сомневался теперь, что по возвращению в город полковника ждет открытый бунт; играя желваками и переживая предстоящее поражение, стражники влачились за Соллем – а он, окончательно спятив, погонял и погонял. Скоро отряд несся сквозь лес, оставляя на сучьях обрывки одежды, и ни у кого не осталось времени даже на ругань – все силы уходили на то, чтобы обогнуть и прорваться, не налететь на ствол и не изувечить лошадь…

Потом лес поредел, и обезумевший полковник пустил свою лошадь в галоп.

Вскоре между стволами впереди замелькало небо; через несколько минут отряд вырвался на открытое место, к реке. Вдоль берега тянулась дорога, а поодаль виднелась и переправа – широкий паром успел добраться уже до половины реки, и был он перегружен. Более десятка лошадей и столько же спешившихся всадников, паромщику приходится несладко…

На берегу ожидали переправы еще всадники – несколько десятков, как сосчитал про себя Эгерт. Ему показалось, что все это уже было когда-то, что в каком-то сне он видел и этот паром, и эти обернувшиеся к нему лица – а выражение их казалось у всех одинаковым, впрочем, издалека не разглядеть…

За спиной у него кто-то ахнул. В ту же секунду над рекой грянул пронзительный, раздирающий уши свист, и там, на пароме, панически заржали лошади.

Попал, подумал Эгерт с удивлением. В детстве он забавлялся, бросая камушки с закрытыми глазами, и иногда – нечасто, но все-таки – ухитрялся попасть в узкое горлышко глиняного кувшина… Это вслепую-то… И всякий раз испытывал такое вот радостное удивление – попал…

Но на этот раз он не был слепым. Чувство, приведшее его к парому в этот день и в эту минуту, казалось более зрячим, нежели чьи угодно глаза; он знал, что так будет, – и все же успел удивиться.

Паром тяжело закачался посреди реки – забегали люди, забеспокоились лошади, присел, закрывая голову руками, пожилой паромщик. Те, что оставались на берегу, сбились в плотную кучу; уже на скаку Эгерт понял, что это не напуганная толпа, а отряд, готовый к бою. Хорошо, подумал Эгерт почти с уважением. Сова на берегу, стало быть… Без Совы они бы разбежались. Врассыпную – ищи ветра в поле… Хотя нет. Теперь нет, слишком близко, как на ладони, выходит, поздно им бежать…

Он думал, а вскинутая над головой рука сама собой отдавала приказы, не требующие уже и голоса. За спиной его разворачивались и перестраивались, вздымали пыль копыта и скрежетала извлекаемая из ножен сталь; на скаку он успевал оценить силы противника и просчитать варианты боя – но и свои и чужие бойцы в тот момент были ему странным образом безразличны. Небо, неужели Луар…

Солль не знал, что сталось бы с ним, если б в толпе этих убийц обнаружилось знакомое лицо. Но Луара здесь нет – он понял это с первого же взгляда, но, собственно, он знал это и раньше… Так-то, судья Ансин. Нет его здесь и никогда не было. Мое дело – Сова.

Теперь Сова, думал он, вглядываясь в белые лица всадников у парома. Только Сова. Сам. Своей рукой.

Разбойники уступали числом; часть их застряла посреди реки, решая, очевидно, прийти ли на помощь либо дать деру. Паромщик, увидел Эгерт боковым зрением, лежал на досках, и безжизненно отброшенная рука его касалась воды. Зачем, подумал Эгерт. Зверье, его-то зачем?

Уже через мгновение он понял, зачем. Разбойникам просто некуда было отступать – привычные жить на пороге смерти, приноровившиеся убивать, они и умирать умели. Да не в петле на площади, а в схватке, пусть даже с превосходящим противником, лишь бы утащить за собой как можно больше чужих жизней… Они будут резать всех подряд, подумал Эгерт. Они бы и лошадей перерезали.

А стражники – что ж… Им тоже некуда отступать. После той убийственной Эгертовой речи, после той мертвой девочки на дороге, обуглившегося хозяина под окнами собственного сожженного дома… Никуда не денутся. Вперед…

И два отряда сшиблись жестко и беспощадно.

Эгерт врезался в схватку все глубже и глубже – не отдавая себе отчета, он лез прямиком на клинки. Он ловил своим телом смертоносные острия, и подспудная тяга к самоубийству, со стороны казавшаяся нечеловеческой отвагой, заставляло трепетать даже бывалых душегубов. Короткий меч – оружие стражи, которое Солль никогда не любил – успел тем временем окраситься кровью.