Преферанс на Москалевке

– А тебя не смущает, что таблички с названием «Чернышевская» встречаются хаотично в разных местах улицы? То-то! Ладно, про это тоже потом. Напомните, расскажу. А сейчас – нам в этот переулок, – Коля все продолжал улыбаться. Хотя мысленно он уже корил себя за грубость. Опер вполне мог не знать, что эту улицу в суматохе переименований умудрились оставить с двумя названиями. Изначально она именовалась Чернышевской – в честь буржуя Чернышева, имевшего на ней самый большой дом. Советская власть, ясное дело, такому посвящению не обрадовалась и переименовала улицу в честь писателя Чернышевского. При этом многие ведомства существенной разницы не ощутили и переименование в своих каталогах не провели. Да и таблички поменяли далеко не на всех домах. Так и вышло, что Чернышевского и Чернышевская – одна и та же улица. Все это Коля знал от своего хорошего друга Владимира Морского, который не только занимал ответственный пост в редакции самой популярной городской газеты, но и на добровольных началах вел активную деятельность в обществе краеведов-любителей. Если б не он, Коля не только не знал бы ничего про название улиц, но и, возможно, вообще никогда не заинтересовался бы историей родного города. Как ни крути Морской умел заинтересовать.

«Морской!» – От этой мысли Коля даже по лбу себя хлопнул, спохватившись, что не сообщил жене о том, что опоздает на званый вечер, устраиваемый сегодня у друга дома в честь какого-то важного гостя. Света уже наверняка была там и, может, даже волновалась – куда же запропастился ее муж. Хотя она, конечно, понимала, что служба Коли подразумевает внезапные задержки на работе. Когда другие сокрушались по поводу введения восьмичасового рабочего дня и семидневной рабочей недели, жена с надеждой спросила Колю: – Быть может, это и вас касается? Может, у вас теперь будет в воскресенье официальный выходной и больше не надо будет дежурить по ночам? У нас в библиотеке сказали, что закон один для всех. – И тут же сама себя поправила: – Ну да, сказала глупость, извини. Есть те, для кого закон создан, и те, кто стоит на его страже. У последних и до увеличения количества трудочасов рабочее время превышало все нормы, а уж теперь…

Коля решил, что как только будет минутка, обязательно позвонит соседям Морского по лестничной площадке – тем недавно дали личный телефон. Они благоволили к Коле из-за его места службы, потому наверняка согласились бы зайти к Морскому, позвать Свету и предупредить, что муж опаздывает, но постарается освободиться поскорее.

– Чего стоим? – Раздумья Николая прервал крепыш Аркаша – троица уже зашла в единственный подъезд ветхого одноэтажного домишки. – Вот вроде бы звонок. «Воскресенский, звонить три раза». Во дела! Такой большой домяра, а всего четыре семьи живет? Эх, избаловался народ! Не помнит, как надо заселяться. Забыл, что уплотнение – мать учения!..

Крепыш захохотал над собственным остроумием, а Николай отбросил лишние мысли и, стараясь быть строгим, но деликатным, уверенно нажал на кнопку звонка.

* * *

– Вы к старику? – не отрываясь от мытья пола, спросила дородная гражданка в рейтузах и завязанной узлом под сердцем кофте. Пахнуло сыростью и несвежими тряпками.

– Ну да… – Коля смущенно отвел глаза.

– А он не принимает! – Гражданка с победоносным видом провела вдоль порога мокрую полоску шваброй и… решительно захлопнула дверь.

– Смешно, – растерянно пожал плечами Коля. – Вот и гадай теперь: она решила, будто я – посетитель адвоката или что алкоголик, и ее «не принимает» подразумевает совсем другой смысл, – саданул он ребром ладони по шее, объясняя мысль.

Спутники Коли даже не улыбнулись.

– Чему вас только учат в этом угрозыске, – сердито пробубнил крепыш и нажал на звонок так уверенно, что сразу стало ясно: в подъезде представитель власти.

Никто не открывал, но когда крепыш уже начал примеряться к тому, как лучше вышибить дверь, из коридора послышались шаги и постукивание – похоже, тростью.

До встречи с этим стариком Николай считал, что слово «импозантный» устарело и не имеет никакого отношения к советским гражданам. Ан нет – адвокату Воскресенскому оно вполне соответствовало. Старик был величав, всклокочен, преисполнен чувства собственного достоинства и, кажется, разгневан.

– Опять? – спросил он, сверкнув ледяным взглядом из-под седых бровей. Ни старое, протертое до дыр пальто, ни кусок коряги вместо трости, ни клочьями торчащие в разные стороны седые брови не сказывались на общем ощущении: Колю сверлил полным упрека взглядом настоящий аристократ.

– Не опять, а снова, – нарочито грубо заявил крепыш Аркаша, обойдя Горленко и без приглашения направившись в глубь коридора. – Которая каморка тут твоя, старик? Ща все посмотрим. С вещами на выход…

«Старик» не удостоил взглядом говорящего и продолжал смотреть на Колю. Внезапно тот увидел, что морщинистый лоб Воскресенского истыкан дырами, как птицы поклевали, а два его пальца, опирающиеся на корягу-трость, неестественно изогнуты, будто неправильно срослись после перелома.