Прекрасный зверь

— Конечно. Ты же не можешь не быть, раз такая любознательная? Ты видишь образование, как передачу какого-то вида магии, — говорит он, поставив чугунную сковороду гриль на плиту.

Мы ведем дальше свой разговор, пока он сбрызгивает две половинки оливковым маслом и добавляет соль и перец. Я смотрю на его красивые руки, как они сыпят щепотку паприки, паря над лобстером. Роскошная, экзотическая красная пыль оседает, как пурпур на серой коже лобстера. И вдруг ниоткуда у меня появляется мысль: «Как было бы здорово почувствовать его большие, сильные руки на своем теле».

Ножницами он отрезает веточку петрушки из горшка, стоящего на подоконнике, мелко ее рубит и бросает в глиняную миску. Он надавливает на нож ребром кулака, чтобы разрубить зубчики чеснока и четыре гвоздики. Потом передвигается к синей керамической миски, положив две толстые палочки сливочного масла и щепотку чили.

Он наливает немного оливкового масла на горячую сковороду и кладет половинку лобстера. Раздается шипение. Очень быстро он переворачивает их и брызгает коньяком. Два длинных синих языка пламени вырываются с досадой из-под сковородки.

— Вау! Впечатляет, — говорю я.

— Ты предполагаешь, что это впечатляет? Подожди, пока не увидишь, что я еще могу приготовить, — поддразнивает он.

У меня начинает краснеть лицо, похоже я похожа сейчас на лобстера.

Раздается писк, рис готов, он снимает лобстера с огня.

И поворачивается ко мне.

— Хочешь?

У меня во рту текут слюнки, так вкусно пахнет, но я решительно отрицательно качаю головой. Я видела сначала живого лобстера. Лицемерка я или нет, не могу. Я бы съела, если бы не видела его смерть.

— Последний раз, предлагаю.

— Спасибо, нет, — твердо отвечаю я.

Он открывает рисоварку и кладет ложку риса на огромную, белую, квадратную тарелку. Он берет половинку лобстера и кладет его на рис, осторожно поливая ложкой готовую смесь из растопленного сливочного масла, на еду.

Он поднимает на меня глаза.

— Итак, ты собираешься наблюдать, как я буду есть?

— Да. Если ты не возражаешь.

— Хмм... хочешь шоколадное печенье с кусочками шоколада? Оно очень вкусное.

Я не решаюсь.

— Умммм.

— Ее величество Леди Маргарита Лоо Хум испекла собственноручно.

Я улыбаюсь.

— Она правда сама сделала?

— Она удивительный пекарь, — убедительно говорит он.

— В таком случае — да.

Он открывает жестяную коробку и ставит передо мной. Печенье сделано в форме животных.

Я беру кошку.

— Спасибо, — откусываю. — Это на самом деле очень вкусно, — удивленно отвечаю я.

— Возьмешь с собой эту коробку, — говорит он и направляется к обеденному столу, накрытого для одного.

Он поднимает бровь.

— Как насчет бокала Пино Блан?

Я отрицательно качаю головой, увлекшись его готовкой. Только истинный гурман будет прилагать столько усилий, чтобы сделать себе такую трапезу, но ему кажется даже невдомек, насколько необычно его поведение.

Он выуживает бутылку вина из ведерка со льдом и наливает себе бокал пшеничного цвета жидкости. Затем садится и берет нож с вилкой. Я смотрю, как он отрезал кусок лобстера и, испытываю акт чистого удовольствия, подносит ко рту, и у меня текут слюнки, как у собаки Павлова. Мое печенье, кажется при такой трапезе детской индульгенцией, наблюдая как он смакует каждый кусочек. Словно он уникальное произведение искусства, и он имеет привилегию попробовать его.

Я наблюдаю за ним, как он ест, и во мне поднимается радость от этого зрелища. Мы разговариваем и смеемся, с ним легко и весело. На тарелки остается только два или три кусочка, когда из глубины квартиры раздается пронзительный крик.

— Хорошее время закончилось, дети проснулись, — добродушно говорит Шейн, вставая.

— Мне подождать тебя здесь? — спрашиваю я.

— Нет, ты явно не захочешь этого пропустить, — со смехом отвечает он.

Я иду за ним, остановившись в дверях комнаты, окрашенной в яркие цвета с двумя детскими кроватками и множеством игрушек.

— Это не случайно! — яростно кричит на мальчика красивая, голубоглазая маленькая девочка, уперев руки в бедра, который сидит со скрещенными руками.

— Что здесь происходит? — спокойной спрашивает Шейн.

— Он, — она чуть ли не дымится, бросая свирепый взгляд в сторону своего кузена, потом поворачивается к Шейну, — пока я спала, он ударил меня по голове своим паровозиком.

Шейн входит в комнату.

— Позволь я посмотрю твою голову, — говорит он.

Она осторожно дотрагивается до своей макушки и жалобно скулит:

— Я делала все, чтобы он был счастлив, а он просто хочет меня убить, — она прерывисто вздыхает, и убирает ладонь с макушки, умоляюще спрашивая:

— Почему? Почему?

Шейн опускается перед ней на корточки.

— Конечно, он не хочет тебя убить, дорогая. Он же твой двоюродный брат.

— Да, он ударил меня паровозиком. Да, ударил, — настаивает она, с яростью ударив по бокам ладонями. Она указывает пальцем на Томми. — Он хочет, чтобы я умерла.

Шейн осторожно ощупывает ее макушку.

— Для чего Томми тебя убивать?

Она задумывается на минуту.

— Чтобы забрать все мои игрушки, — торжествующе отвечает она.

Шейн качает головой.