Прелесть

— Валяй, читай, — шумно подзуживал Джо. — Или тебе не интересно?

— Разумеется, интересно.

Заголовок гласил:

ИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ УХОДИТ ОТ ДЕЛ

— Значит, отваливаешь, — ревел водитель. — Тут я тебя поддерживаю, приятель. Сколько книг ты накатал?

— Четырнадцать.

— Глэдис, ты подумай! Четырнадцать книг! Да я за всю жисть столько и не читал…

— Джо, да заткнись ты наконец! — Глэдис швырнула ему под нос пирог и кофе.

В статье говорилось:

Холлис Харрингтон, автор романа «Взгляни на мой опустевший дом», за который он был удостоен Нобелевской премии, после публикации своей последней книги «Вернись, душа моя» прекращает литературное творчество.

Сообщение было дано в вышедшем на этой неделе номере журнала «Ситуация», в статье литературного обозревателя Сэдрика Мэдисона.

Мэдисон пишет, что в печатающейся книге писатель наконец окончательно сформулировал идею, сложившуюся у него тридцать лет и тринадцать книг тому назад…

Рука Харрингтона инстинктивно стиснула и скомкала газету.

— Чё такое, приятель?

— Нет, ничего.

— Этот Мэдисон — пройдоха, — заявил Джо. — Ему верить нельзя. Он полон…

— Он прав. Боюсь, что он прав, — ответил Харрингтон.

«Но он-то откуда знает? — спросил он себя. — Откуда это стало известно Сэдрику Мэдисону, этому чудаковатому, одаренному человеку, практически поселившемуся в своем захламленном кабинете и пишущему нескончаемый поток компетентных литературных обзоров?» Особенно если учесть, что самому Харрингтону это стало окончательно ясно только сегодня утром.

— Те чё, пирог не по вкусу? — поинтересовался Джо. — Да и кофе остыло.

— Оставь его в покое, — с яростью вмешалась Глэдис. — Кофе я ему подогрею.

— Вы не будете возражать, если я возьму газету? — спросил Харрингтон у Джо.

— Валяй, приятель. Я с ней покончил. Читаю только про спорт.

— Спасибо. Мне надо кое с кем повидаться.

Пустой вестибюль здания «Ситуации» был полон блеска и ярких сполохов искр, ставших торговой маркой журнала и работающих в нем людей.

В сферическом стеклянном колпаке медленно и неуклонно вращался глобус диаметром в один фут. У основания глобуса были размечены часовые пояса, а на его поверхности вспыхивали символы, показывающие мировую ситуацию.

Харрингтон остановился в дверях и огляделся, встревоженный и напуганный вспышками и яркостью вестибюля. Понемногу он начинал ориентироваться: вон там лифты, а рядом с ними табло с указанием расположения комнат. Вот стол справок — пустой в это время суток, — а сразу за ним дверь с табличкой:

ХАРВИ

Часы посещений

с 9 до 5 по будням

Харрингтон подошел к табло, остановился и задрал голову, отыскивая нужное имя:

СЭДРИК МЭДИСОН…317

Отвернувшись от табло, он нажал кнопку вызова лифта.

На третьем этаже лифт остановился, и Харрингтон вышел. Справа от него была редакция новостей, а слева — ряд дверей кабинетов, выходящих в длинный коридор.

Он повернул налево, и третья дверь оказалась 317-м кабинетом. Она была распахнута, и Харрингтон вошел. За столом, на котором громоздились высокие стопки книг, сидел человек. Остальные книги грудами валялись на полу и до отказа наполняли развешанные по стенам полки.

— Мистер Мэдисон? — спросил Харрингтон. Человек оторвался от книги и поднял голову.

И внезапно Харрингтон вновь оказался в том прокуренном, полутемном кабинете, где давным-давно заключил сделку с безличным незнакомцем — только тот больше не был безличным. Харрингтон узнал окружавший этого человека ореол — потрясающее ощущение сильной личности, беспокоящее, непристойное чувство своеобразной психологической дурноты.

— Неужто Харрингтон?! — воскликнул безличный человек, ныне обретший свое лицо. — Как чудесно, что вы забежали на огонек! Просто невероятно, что мы…

— Да вот уж, — ответил Харрингтон, почти не осознавая, что говорит. Он ответил автоматически, чисто рефлекторно, как вскидывают руки, чтобы защититься от удара; сработал примитивный и незамысловатый оборонный механизм.

Мэдисон вскочил и пошел вокруг стола, чтобы поприветствовать его, и если бы Харрингтон повернулся и убежал, то успел бы скрыться. Но бежать он не мог: он был потрясен и скован, и не мог сделать ни одного движения, за исключением жестов сдержанной вежливости, которые впечатывали в него на протяжении всех этих тридцати лет поддельной жизни аристократа.

Он чувствовал, как его лицо превратилось в застывшую непроницаемую маску вежливой доброжелательности, и ощутил благодарность за это, потому что понял: теперь его лицо ни в коем случае не выдаст, что он узнал этого человека.

— Просто невероятно, что мы ни разу не встретились, — продолжал Мэдисон. — Я прочел множество написанных вами книг и был в невероятном восторге от прочитанного.

— Это очень мило с вашей стороны, — ответила обходительная, невозмутимая часть сознания Харрингтона, протягивая руку. — В том, что мы ни разу не встречались, вина целиком и полностью лежит на мне. Я не так часто выбирался в свет, как следовало бы.