Преломление. Витражи нашей памяти

И он взял мою руку чуть ниже локтя, автоматически я сделал то же самое, в итоге наши руки сошлись в замок.

— Чувствуете разницу? Здесь проявляется настоящая славянская сила и единение.

Задорнов теме славян уделял особое внимание. На эту тему им написаны несколько книг: «Князь Рюрик. Откуда пошла земля Русская», «Слава роду! Этимология русской жизни», «Рюрик. Потерянная быль». Он пытался исследовать происхождение, язык и пути распространения славянских народов. На эту же тему им были созданы фильмы «Вещий Олег. Обретённая быль» и «Рюрик», в которых он возвращался к извечным вопросам истории.

После нашего рукопожатия по-славянски Михаила Задорнова я больше не видел. Пришёл только через год на его отпевание в церкви Святого Александра Невского. Народу было — тьма.

А я всё вспоминал то крепкое славянское рукопожатие от неординарного и светлого человека.

Вневист Алексей Филимонов

Алексей Филимонов — особая личность. Он живёт в каком-то парадоксальном мире символов, ощущений, в «творящем сознании запредельного бытия». Его взгляд постоянно устремлён в какие-то неведомые для нас дали. Речь наполнена нелепыми для «непосвящённого» смыслами. «Утрата осязаемого пространства здесь приближает Космос», — говорит он. И в этом весь Филимонов. Он смотрит на нас с вами будто с какой-то доступной лишь одному ему туманной вершины. Отсюда его идея о рождении нового течения «вневизм», которое он пестует и лелеет, пытаясь привить его к общему литературному древу.

Что мы знаем о вневизме? Ничего. В литературных кругах над ним посмеиваются, не принимают и отторгают. Филимоновым была сделана заявка на обстоятельный доклад по вневизму не где-нибудь, а в ЮНЕСКО. Основатель вневизма настаивает, что «вне» — это единственная «несубстанциональная субстанция», проявленная в человеке неземном, воскрешённом в духе нового тысячелетия перед вторым пришествием. Филимонов считает, что приставка «вне» приложима к любому существительному, поэтому, с его слов: «…вневолюция свидетельствует об опоре на подлинную традицию, когда символ, согласно вневизму, знаменует некое зияние, сквозную вертикаль духа, уводящую в безбрежье ради подлинного возвращения и присутствия здесь и теперь в материи ради её преображения, достигая, при человеческом участии, по словам современного поэта, некоего «всевидения извне».

Не обошёл Филимонов и Малевича с его чёрным квадратом: «…Мир дал трещину, и сквозь неё полезла паутина мистики, обволакивающая мутной ширящейся пеленой души и сознание. Удивительно, что сей эзотерический прорыв никоим образом не связан с формированием новой эстетики, более того, на ней вообще ставится крест, и здесь также тайно проступает Малевич в ипостаси маляра символики тоталитаризма!»

Маляр символики тоталитаризма! — вот определение Малевичу по Филимонову. Маляр! Но не художник.

Я не то чтобы увлёкся филимоновскими словоплетениями, но какое-то время в переписке с ним бесплодно дискутировал о смысле человеческого словотворчества, удивляясь нелепым идеологемам его языка, порождённым хаосом его мыслей. Переписка попала в руки главного редактора журнала «Второй Петербург», и он её ни-чтоже сумняшеся опубликовал в очередном номере. Что в итоге ввергло в ступор здешних литераторов, и далее посыпались реплики: «больно умные стали», «словечка в простоте не скажут». Последняя реплика, надо признаться, была вполне справедливой. Куртуазность и вычурность письма ещё не говорят о глубоком уме или интеллекте, а скорее свидетельствуют об обратном — манерности и раздутом эго.

Один серьёзный литератор сказал по этому поводу примерно следующее: «Здесь проявляется своего рода словоблудие, плетение слов-сетей. А сети-то дырявые. Создатель и идейный вдохновитель нового течения просто родил очередного идола, молится на него и ищет себе адептов. Странно, что на его удочку клюют».

Приведу для примера хотя бы несколько филимоновских строк из его поэтического опуса «Внецвели внезантемы»:

Внезантем лепестки манящи,

уронила звезда цветокв глубину, в серафимость чащи,притаившуюся меж строк.

О спросе на вневизм можно судить по следующему эпизоду.

Присутствуя на очередном ежегодном книжном салоне в Петербурге, я уютно расположился в павильончике Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России рядом с прозаиком и моим единомышленником Анатолием Козловым. Все книги, в основном питерских литераторов, были плотно разложены на столе-прилавке, и их авторы, время от времени подходя к нашему павильону, интересовались востребованностью своих творений. Среди творений лежала и небольшая книжица стихотворений вневиста Алексея Филимонова. Лежала она в первом ряду и была вполне доступна для собравшихся в манеже толп, жаждущих слова. Но за три дня работы салона никто не удосужился не то что поинтересоваться содержимым книжицы, но даже прикоснуться к ней взглядом.