Премьера

— О чем вы? — не понял Степан Александрович.

— Да о той пьесе. Знаешь, в ней что-то есть. Ты от нее совсем отказался?

— Не я ее забодал, — нейтрально произнес Степан Александрович.

— Знаю. А может, подумаем? Сам понимаешь, мне в ней делать нечего, я уже стар. А жаль! Я бы рискнул. Или ты уже вернул ее автору?

— Пока нет, — признался Заворонский.

— Это хорошо. А где она у тебя?

— В театре.

Федор Севастьянович снова втиснулся в машину:

— Поехали! Попробуем перекрасить собаку в енота, как говаривалось у нас раньше, когда режиссеры еще умели работать с авторами.

Они вернулись в театр и до утра просидели над пьесой. Обстригли все лохмотья, что-то поставили на свои места.

— Вот видишь, — почти по-мальчишески радовался Федор Севастьянович, — выстраивается! А последнюю картину надо убрать совсем. И так все ясно. Тогда к предпоследней придется дописывать финал. Ну, что я говорил?

— Да ничего вы не говорили!

— Значит, думал. Только вот что-то уж больно скоро мы с ней расправились. За одну ночь.

— Плюс четыре месяца.

— Ага, и ты над ней думал? Я так и знал. Эх, Степка, мне бы годочков этак сорок скинуть, я бы такое завернул! А вообще-то, пусть теперь автор поработает. Мы ему контуры дали, остальное он сам сделает лучше нас.

У автора и верно получилось лучше, он буквально на лету все схватывал и, постигая язык сцены, не цеплялся за известные театру, но неизвестные ему каноны и так настырно лез вперед, что приходилось его придерживать. Читка нового варианта ошеломила всех, и теперь уже не было отбоя от бесконечных вопросов: когда начнутся репетиции, кто будет утвержден на роли, предлагали даже провести внутренний конкурс.

Но Степан Александрович не спешил, хотя выискивал окна для репетиций и мысленно распределил все роли, кроме одной — главного героя. Не найдя в своей труппе, он ходил по театральным училищам и студиям, но никого в этой роли не видел.

Вот тогда-то и вспомнил о молодом актере из Верхнеозерского театра. Фамилию его Степан Александрович уже забыл, пришлось звонить в Министерство культуры. Там удивились: с чего это он вдруг заинтересовался каким-то провинциальным актером, когда в Москве всякими хоть пруд пруди? К тому же если и проявляли режиссеры изредка такой интерес, то обычно вызывали актера в Москву. Пришлось сказать, что речь идет о постановке новой пьесы, и ему предложили командировку. В репертуарном отделе министерства долго допытывались, какую именно пьесу, но Заворонский не сказал якобы из суеверия. Попросив хотя бы месяц держать цель его поездки в тайне, Степан Александрович выехал в Верхнеозерск.

2

Ехать решил поездом. Он уже несколько лет не ездил по железной дороге, потому что, во-первых, это отнимало много времени, а во-вторых, он терпеть не мог дорожных разговоров. Сами по себе они могли быть и любопытными и полезными при его профессии, если бы не замыкались неизбежно именно на его профессии. Он никогда не объявлял о ней, но люди какими-то неведомыми, совершенно непостижимыми путями дознавались.

— А Канерин-то с кем нынче живет? — спрашивали посреди вполне нейтрального разговора.

Кто такой Канерин, он не знал. Может быть, это актер местного театра? А может, Каренин? И Степан Александрович отвечал с уверенным озорством:

— Нынче — с Анной.

— Ага! — удовлетворенно всхмыкивал попутчик и надолго умолкал, силясь припомнить, с какой именно Анной, но не решаясь спросить, дабы не обнаружить свою полнейшую неосведомленность в деле, которое его почему-то чрезвычайно интересовало.

Это было и смешно, и грустно, и еще более — противно.

«И почему столь многих людей интересует не сам труд актера, а его личная жизнь и всевозможные закулисные сплетни? Почему их не интересует эта сторона жизни, скажем, известного математика или шахматиста? Почему всемирно известного физика не спрашивают, с кем он живет, с кем он сошелся или разошелся?» — нередко задавался вопросом Степан Александрович.

Чтобы избежать подобных почти неизбежных дорожных разговоров, Степан Александрович в этот раз не надел даже свою лауреатскую медаль, хотя жена настаивала:

— Конечно, тебя и так знают, но медаль еще и напомнит, кто есть кто.

— А, пустяки! — отмахивался Заворонский.

— Нет, не пустяки! — решительно возразила жена. И, помолчав, вдруг грустно добавила: — А может, для многих из них это и есть мера общественного признания. Официальная, что ли…

Возможно, нечаянно, а может, и преднамеренно она наступила на его давнюю «мозоль».