Премия «Мрамор»

Это благодаря тебе, мальчику со свердловской окраины, блоковская музыка победила все прочие поэтические шумы и стала главной мелодией в эфире русской поэзии прошлого столетия. Это благодаря тебе она закрыла какофонический век, который когда-то открыла с железным скрежетом. Это благодаря тебе я понял и полюбил Блока — лучшего поэта ХХ века. Это благодаря тебе я стал поэтом, во всяком случае, надеюсь, что стал или скоро им стану. Мне больше некому звонить, чтобы рассказать последние новости об исполнениях Димы Рябоконя, мне стало не с кем обсудить последние поэтические подборки “Знамени”. Не с кем поржать над местными горе-писателями, а ведь один из них, что жил в соседнем с твоим подъезде, уже состряпал и издал грязные мемуары о тебе, а другой, который никогда не любил твоих стихов, написал мрачную псевдонаучную книгу и теперь предлагает ее всем московским издательствам. Но почему уныло молчат все твои друзья? Почему они разобщены и деморализованы? Почему громче всех слышны голоса тех, кто тебя всегда ненавидел?

Давай поговорим, как раньше, поручик, у меня есть свежие новости с литературных фронтов. Сядем на кухне у родителей, пока Борис Петрович в институте. Маргарита Михайловна поставит на стол чай и печенье. Конечно, я предварительно позвоню, кто ж является без звонка. Налей себе кофе, десятую кружку за сегодня, возьми новую сигарету из пачки “Новости” с фильтром, говорят, такие любил Брежнев.

Конечно, мы можем поговорить о поэзии, без лишнего пафоса, естественно. О новых стихах Гандлевского в “Новом мире”, они гениальны, о свежей книге Гандельсмана под названием “Обратная лодка”, он очень хорошо читал свои стихи на презентации в “Букберри”, вчера Марина звонила и рассказывала, как все было. О последних подборках Саши Леонтьева и Лены Тиновской в “Знамени”. Правда, они чудо как хороши? Я буду, как всегда, критиковать, ты — защищать. Лена, бесспорно, очень здорово стала писать после книги в “Пушкинском фонде”. Но и Геннадий Федорович молоток, хорошо составил, надо отдать ему должное. Ты обиделся, когда я не приехал спасать тебя, а Ленка, конечно, приехала, и ты позвонил Комарову и прочитал ему Ленкины стихи, а потом перезвонил мне и злорадно сообщил, что у Тиновской будет книга в “Пушкинском фонде”. Ты всегда делал добро, но только если одновременно для другого это было злом. Внутренние весы добра и зла, всего должно быть поровну. В следующий раз будет наоборот, тумак достанется Ленке. Я бросил трубку. Ты снова позвонил. Это жестоко, но придется отключить телефон. Наутро у меня первая в жизни лекция в университете, причем на пятом курсе, а я абсолютно к ней не готов. И вообще, сколько можно, блин, закатывать дурацкие истерики. “Я гений, я Моцарт!” Мы-то тоже не пальцем деланы, между прочим, и руку нам тоже жали уважаемые поэты. Вот пожалею, приеду, а ты снова станешь говорить, что “пиши, как я, и все будет о’кей”. Потом, конечно, будешь извиняться, протрезвев. Опять тебя жалей. Да и я тоже хорош, нечего ходить с постной физиономией, когда твой друг вершит судьбы русской поэзии. Трудная дружба двух эгоцентриков. Ленка, кстати, все поняла и потом долго переживала, нравились ли тебе ее стихи по-настоящему или ты продвигал их по литературным соображениям, назло мне, или из-за воровской тематики. Нравились, Леночка, не переживай, Боря тебя очень любил. А когда я пошел работать в глянцевый журнал, зачем ты растрезвонил всем, что Дозморов бросил поэзию? Чтобы пожалеть себя еще больше? А я не оставил, нет.

Воспитанный суровыми бородатыми стоиками, честными борцами с режимом, губернскими полудиссидентами-полуграфоманами, а в общем добродушными и милыми неудачниками, я тоже был настроен стоически: не печататься по кодексу чести следовало лет так до сорока пяти. Успех — удел бездарей и продажных поэтов. А на нашем знамени Мандельштам, Тарковский, Майя Никулина. Биография гения: во-первых, пить, во-вторых, не печататься и презирать тех, кто, как сказать, слаб на передок. Копить известность в среде ценителей, заработать себе трудную судьбу, глухую подпольную славу, а потом выстрелить предельно гениальным сборником страниц в четыреста, произвести фурор, проснуться знаменитым, собрать урожай литературных премий и трагически умереть от запоя, вкусив заслуженного бессмертия, или что там еще бывает в таких случаях, если доживешь.