Преобразователь

Неожиданно в одну комнату дверей вообще не оказалось. Я приотстал и заглянул в нее. Там было пусто, только в глубине у самой стены стояла огромная медная статуя.

– Ну, чего ты там застрял? – Аида обернулась, ожидая меня у других дверей.

– Да тут фигня какая-то, и индийскими благовониями разит как в дацане.

– Во-первых, благовония здесь китайские, а во-вторых, это не дацан, а совсем ему противоположное.

– В каком смысле?

– В смысле – это статуя какого-то китайского небожителя.

– А на фига она тут?

– Профессор всерьез увлекался Китаем, даже язык выучил. Вот и устроил себе комнату для медитаций.

– Может быть, здесь он и хранил самое ценное? Под алтарем, так сказать.

– Может, и хранил, только здесь ни шкафов, ни сейфов. Стены простукивать будем?

– А что – это идея!

– Иди ты в пень с такими идеями. Пошли, нам в кабинет надо. Там он работал, – и Аида потянула меня за рукав.

Дверь в кабинет оказалась через одну и тоже, как ни странно, была открыта. Аида зашла первой и включила обычный свет. Размером комната была как полтора купе в поезде. У стены справа стоял стол, офисное кресло на колесиках откатилось к противоположной стене, которая вся была заставлена стеллажами с книгами и папками, между которыми весьма рискованно теснились штативы с пробирками и колбами.

Я огляделся. Бункер Гитлера, судя по кинохроникам, выглядел веселее. Воздух здесь безнадежно пропах все теми же благовониями, отчего мне мучительно захотелось на свежий воздух.

Аида бросилась к письменному столу и, выдергивая ящики, принялась судорожно рыться в них.

Вдруг тоненько зазвенели чистые пробирки в штативе и легкая дрожь сотрясла землю. Мы замерли, и в следующую секунду грохнуло так, что с полок посыпались пузырьки, папки и книги. Вспыхнул и погас свет. Откуда-то потянуло горящей пластмассой.

– Звиздец, – прошептала Аида.

Мы присели на корточки.

– Что это было? Землетрясение?

– Нет, вроде все тихо.

– Взрыв?

– Похоже на то. Взорвали сторожку, – Аида рванула к дверям, но электричества не было, и двери не открывались.

– Блин, мы заперты. Кислорода хватит на час-два. Надо искать, где включается аварийный генератор.

– Ты думаешь, нас хотели убить?

– Да я, блин, и не думаю.

Без света мы видели так же хорошо, как и с ним. Ну, может, не так красочно… А вот дышать без воздуха еще не научились.

– Генератор включит кондиционер?

– Включит, если трубу не повредило. И если сам генератор не взорвался.

– Отсюда есть другой выход?

– Есть, но он за дверью.

– Блин. Давай выломаем дверь.

– Давай сядем и подумаем.

Мы сели рядышком на пол среди упавших склянок и документов.

– А мы сейчас где?

– В каком смысле?

– В смысле подземных ходов.

– Мы в тупике. Это рабочий кабинет. Другие двери по коридору – операционная, палата, склад реактивов и оборудования, мы там уже были. Здесь он работал над теми крысами, которые были наиболее перспективны. Он переселял их сюда и экспериментировал. Больше одного животного здесь не держал. В последний год здесь жила я. Все остальные сдохли.

– Значит, здесь могут быть документы и препарат?

– Могут. Ищи.

Плечом я чувствовал, что ее тело волнами сотрясает мелкая дрожь. От нее пахло страхом и болью. Я почувствовал, как ей плохо: судя по всему, она сдерживалась из последних сил. Я ощущал ее страх, но что-то в нем было не так. Чего она боялась? Смерти?

Мне тоже было страшно. Смерть от удушья не самая легкая. Я представил себе, как через несколько часов меня не будет. Совсем не будет, как будто и не было. Я просто подохну. Мне не хотелось умирать вот так.

Я обнял ее за плечи, и она не отстранилась.

– Мне страшно, – я почти прошептал это, и вдруг она погладила меня по щеке.

– Не бойся.

– Тогда чего боишься ты?

– Я не хочу вот так. В лаборатории, где тебя вскрывают и зашивают, вставляют в задний проход градусник и подсовывают под тебя утку. Два месяца я не могла двигаться: после первой серии уколов парализовало ноги. Я лежала и думала, когда профессор порежет меня на материал. Восемь лет я провела в лаборатории. У меня нет ни одной неисколотой вены, нет ни одного сустава и мышцы, которые не помнят боли. Я ненавижу свою жизнь. Почему, почему я должна жить так?

Что я мог на это ответить?

– Ночью, стоит мне уснуть, я вижу лица других крыс. Они все мертвы, а дела их лежат в шкафу. Через две недели после первой серии он трахнул меня прямо на каталке. Просто так, чтобы «проверить рефлексы». Все мечтали, чтобы он их трахнул. В этом была хоть какая-то надежда на то, что ты уцелеешь. Но я-то знала, что это не так. Трах был для него таким же делом, как надрез скальпелем или инъекция. Он «искал линию» – так он называл ту цепочку реакций, которая ведет к полному контролю над сознанием и поведением. Он хотел знать, где у крыс кнопка, – и ради этого он перепробовал все. Однажды в туалете меня попыталась избить крыса – она спала с ним до меня и думала, что я отнимаю у нее шансы на жизнь. Я сунула ее головой в унитаз не потому, что злилась, а потому, что таковы были правила ее игры. Я умею играть по любым правилам. Поэтому я жива, а от них остались только пронумерованные дела. Впрочем, моя папка тоже там.