Преобразователь

Дерево было мощным и раскидистым — крысы плодовиты и успешны. Но где-то там, внизу, у ветвей, пригнувшихся к самым корням, я нашел то, что искал. Одно имя, которое заканчивалось ничем. У этого имени не было пары, а порожденная им новая веточка была тщательно соскоблена. Вот она — паршивая овца дома сабдагов. Я не выдержал и подошел поближе, вызвав недовольный взгляд отчима. В этой комнате даже двигаться следовало по протоколу.

Нет, имя, начертанное готическими буквами на старонемецком языке, было мне незнакомо. Совсем другое имя. Как и имена ее сестер и братьев. Но соскобленное пятно срывало покровы. Значит, это была правда. У одной сестры были сыновья, и Семья не зачахла. Она породнилась с боковой ветвью, и из нее-то потом и расцвел Лондонский дом. А вот и новая прорись, нанесенная свинцовым карандашом на самом верху. На ней еще не было имени. Кровь прилила к моим щекам. Там могло быть написано «Сергей Чернов».

Отчим как-то объяснил мне, что после одного досадного происшествия имена окончательно вписываются только после смерти. А пока существуют в виде прорисей: «Этот пергамент бесценен, и негоже марать его лишний раз. Ему все-таки пятьсот с лишним лет».

«Все как у людей», — с неожиданной злостью я отвернулся от древа и оглядел стены. Святая святых царства, управляемого зверями, из кожи лезущими, чтобы доказать свое право на это самое царство. «Тварь я дрожащая или право имею?» — вспомнилось мне из классики.

Портреты моих — да-да, и моих тоже! — предков смотрели со стен, а в стеклянных горках красовались реликвии, связанные с удачными сделками и судьбоносными решениями.

Здесь нашлась расписка Наполеона в займе на финансирование нападения на Россию. Документ вывез из Франции после падения императора основатель Лондонского дома. Неподалеку красовался драгоценный камень размером в половину кулака, удивительной расцветки. С первого взгляда камень поражал глубоким сапфирово-синим цветом, лучами мерцающим из глубины и светлеющим по краям. Драгоценность была бы совершенна, если бы на нижней поверхности не было маленькой трещинки толщиной меньше миллиметра. Возникало впечатление, что он был лишь частью, осколком целого. Ни подписи, ни другого указания на то, что это за камень и каково его происхождение, не было. Я еще несколько минут любовался необычным сокровищем, а потом подошел к другой витрине.

Хранились за стеклом и колбочка с нефтью из первой собственной скважины в Персидском заливе, и ком глины с выступающим алмазом на фоне рисунка кимберлитовой трубы, и долговая расписка премьер-министра Британии, и образцы сукна и шелка — товаров, с которых начинал свою карьеру глава Клана в туманном Альбионе.

На мой взгляд, поблизости мог бы оказаться другой ходовой товар, на котором зиждилось благополучие многих респектабельных учреждений. Я не ошибся. Образец опиума-сырца вместе с курительными аксессуарами и жестяной баночкой чая выставлялись неподалеку — как основание Китайского дома, как еще один триумф и еще одна империя. В этом не было цинизма — в зал допускались только свои. Всего лишь голая констатация факта, лишенная рефлексии, как разрытая археологами могила скифа.

Никто никогда не уточнял, кем расставлены здесь эти предметы. Никто бы не ответил на вопрос, почему маленький кабинет на втором этаже называют комнатой лорда Брэкфилда и почему обедать надо в угловом кабинете, а не в обеденной зале второго этажа.

И я никогда не мог понять, почему ланч здесь начинается не в 12 часов дня, как во всей Англии, а в час.

Когда я спросил об этом у отчима, он туманно ответил мне, что в это время в незапамятные времена начинался обед в еврейских гетто. И что эту привычку переняли те, кто когда-то перебрался на остров вместе с нами. Или, наоборот, с которыми перебрались мы.

Отчим закатил глаза и вздохнул:

— Преданья старины глубокой, Сергей. Традиции.

Бороться с традицией — что может быть глупее? Только бороться за справедливость. Справедливости не существует, она такой же абсурд, как мир во всем мире или счастье всех людей одновременно. Это я подумал про себя, а вслух уточнил:

— А зачем нужны эти традиции? Какой в них смысл?

— Традиции как корни, питающие древо рода. Они нужны, чтобы знать, кто мы и куда идем.

— А кто мы?

— Древний народ.

— А мне последнее время кажется, что мы просто зараженные крысы. Зараженные и заразные.

Отчим повернулся ко мне, и в глазах его полыхнул гнев:

— Не тебе, сопляку, судить.

— А кому же?

Отчим хотел было возразить, но дубовая дверь отворилась, и на пороге возникли те, кого мы ждали, — представители Китайского дома нашего Клана.