Преобразователь

Между тем мое бессознательное сыграло со мной дурную шутку. А сия шутка хоть и приблизила меня к открытию бессознательного (а значит, и сознательного) у крыс, но внесла сумятицу в мои планы. Я обнаружил себя идущим по переходу станции метрополитена «Китай-город», вместо того чтобы бодро маршировать в сторону жилища Анны.

Противиться себе у меня не было сил. Вот с чего начинается деградация личности! Вы вместо того, чтобы сделать пусть неприятный, но важный и ответственный шаг, норовите тихонечко смыться и отложить бремя решения на потом. «Об этом я подумаю завтра», – так, кажется, глаголила милая мадам Скарлетт. И от таких эскейпов вовсе недалеко до алоголизма и наркомании, азартных игр и занятия проституцией! Последним, кажется, я и так занимался негласно всю жизнь и несколько брутальнее – в последние дни.

Но я не мог, не мог прямо от Маши идти к Анне. Правда, в задницу мне то и дело впивались ключи от моей квартиры, любезно возвращенные мне Эдичкой, а в паху мешалась пачка денег, ссуженная Машей, и я мог быть свободен от… Это и делало меня несвободным. Две женщины – этим мало кого удивишь. Но я так не мог. Пока не получалось.

Всю дорогу в метро я тупо играл в айфон. При жизни у меня был «Верту», и простые радости были мне недоступны.

Очнулся я на конечной. Вышел и направился в сторону скопления наибольшего количества людей. Конечно, на ближайший рынок. Зачем? Пес его знает. Инстинкты.

Как придурок, я бродил по жаре, отягощенный оттопыренными карманами, не желая присоединяться к обществу мужчин с портфелями, барсетками, напузными кошельками и полиэтиленовыми пакетиками. Не желал я присоединяться и к тайному обществу «говенных знакомых» – Эдичка утверждал, что есть такие продолжатели дела физиков и лириков. Они носят барахло в рюкзаках и пакетах, ездят на Белое море, в Крым и на Алтай и, размышляя о судьбе России под гитару, очень много ничего не делают.

Итак, попутно прикупив себе шаурму, я бродил, пачкаясь в кетчупе и майонезе, и глазел на генезис обеих цивилизаций в действии. Одна половина человеческой цивилизации влачила жалкое существование, обреченная другой половиной на экспансию чернявых дикарей, которые за всю свою религиозно-культурную жизнь научились всего лишь лудить медь, изготавливать из глины кафельные плитки и бойко грабить. Другая моя цивилизация, вернее ее первая половина, уже никем не контролируемая из-за большого количества, бойко шныряла между ящиков и мусорных контейнеров, подтягивалась на лапках к прилавкам с мясом и, задорно попискивая, воровала из помоек булочки и недоеденные пиццы. Вторая половина второй цивилизации воровала и попискивала на ковролине и в Куршевеле. Собственно говоря, судьба обеих цивилизаций меня особо не волновала, потому что, глядя на них, я не любил ни ту ни другую. Деморализованная масса, не ведающая ни цели, ни средств, ни идеалов.

Мне бы не хотелось, чтобы наиболее продвинутые из них ловко использовали шанс в виде меня в своих интересах.

В раздумьях, которые свойственны каждому «говенному знакомому», я незаметно для себя забрел на какие-то задворки. В реальность меня вернули гортанные вопли кавказцев, которые, как стайка блудливых шакалов, окружили какого‑то несчастного бледнолицего. Причина воплей за спинами в потных футболках была видна плохо, и я, подойдя поближе, рассмотрел ее прямо поверх бритых и лохматых голов.

Причине было лет двадцать, она была пухловатой, белобрысой и, что, как известно, корень всех соблазнов, облаченной в рясу служителя православного культа. Причина мужественно держалась за разбитое лицо, и на физиономии ее было написано твердое желание умереть за веру. Хотелось бы, конечно, – я прочел это на физиономии – умереть не очень мученически, но это уж как повезет.

– Эй, ты, – между тем вещал один из представителей мусульманского большинства, – я твою маму…

Я всегда ненавидел, когда несколько бьют одного. И никогда не слышал, чтобы группа православных служителей, или группа «прихожан храма сего», возглавляемая православным служителем, или группа, наученная православным служителем, била одинокого имама или муфтия на задворках рынка.

Я взял за плечо ближайшего ко мне гражданина:

– Послушай, уважаемый…

Мужик резко повернулся и, увидев еще одного иафитида ¹⁷, выругался на своей тарабарщине, а потом с нагловатой ленцой процедил на ломаном русском:

– Эй, слушай, иди по сваим дэлам, да? Видишь, мы не с тобой говорим, мы с ним.

И тут я расстроился.

Может, от бессильного гнева за невозможность русских отбиться от ненасытных агарян ¹⁸ и прочих иноплеменников, может, за острое ощущение несправедливости. А может, из-за моего собственного онтологического свинства…

Я ударил его указательным пальцем левой руки прямо в выпуклый черный глаз. Он завыл и, согнувшись пополам, схватился за лицо.

Остальные четверо мгновенно развернулись и окружили меня…

Потом, пытаясь восстановить в голове происшедшее, я нарисовал себе приблизительно такую картинку.