Преодоление

Летчики задерживались. Закрыв книжку, Люба решила пойти к самолету оружейницы Екатерины Сенько. Катя в последние дни стала для нее ближе других девушек. Особенно после свадьбы. Тогда Иван Сохатый удивительно хорошо говорил о Сереже и радовался счастью друзей.

Сколько Люба помнила, Терпилов всегда летал на задания ведомым Сохатого. Это постоянство без слов характеризовало их отношения. Боевое содружество Ивана Анисимовича с Терпиловым порождало в ней к Сереже благодарные чувства. Свет влюбленности, отражаясь от Сохатого, падал теперь и на Сережу, и на его жену.

Увидеть Катю Люба не успела, помешала появившаяся на стоянке эскадрильи автомашина с прицепом. На подножке ЗИСа стоял инженер полка и лично командовал распределением бомб. Сгрузили бомбы у самолета Безуглого, и Люба услышала вслед короткое распоряжение технику:

- Срочно подвесить! Взрыватели мгновенные. Готовь машину к ночному вылету! На все работы - двадцать минут.

…Время тянулось мучительно медленно. И чем дольше Сохатый находился в полете, чем темнее становилось, тем тревожней чувствовала себя Люба. Когда же пошел дождь, а потом и засверкало над головой, она совсем струхнула.

Ей очень хотелось побежать к командиру полка, узнать, где Сохатый и когда прилетит, но она сдерживала себя, понимая, что этого нельзя делать: волнуются все, но ждут терпеливо.

За два года, проведенных на аэродроме, когда вокруг нее непрерывно велись разговоры о погоде - о видимости и дожде, о снеге и облаках, о грозе и обледенении, о туманах и ветрах, Люба многое поняла в основах взаимодействия человека и машины с небом. Она сейчас хорошо представляла, что летчикам неимоверно трудно. При ней еще ни разу не было ночных вылетов.

Ее самолет не улетел, но она не пошла ужинать - не могла уйти, не увидев хотя бы издали Сохатого. Соорудив под самолетом из пустых ящиков сиденье и завернувшись в плащ-накидку, она решила ждать. Обычно одиночество располагает человека к размышлениям, через которые он и познает себя, и лучше начинает понимать других. Но тревога, все больше овладевавшая Любой, не давала ей сосредоточиться на чем-то определенном.

С тех пор как Люба оказалась на войне, она определяла возраст людей не по прожитым годам, а временем, проведенным на фронте. Хотя и представляла, что не все в действующей армии постоянно подвергаются опасности, что есть и на фронте тыл. Летчикам же к их фронтовым дням она прибавляла еще более сложные величины - боевые вылеты. Вылеты в бой, в которых минуты и часы не имели определенно воспринимаемой продолжительности, могли быть и мгновением, и вечностью.

Люба так и не смирилась с потерями. Она всегда хотела продлить гордую отрешенность эскадрильской траурной минуты молчания между вылетами и ненавидела скорый уход горя в прошлое. Считала, что окружающие ее люди, может быть, и не черствые душой, но как-то все же только разумом, а не глубиной своих чувств воспринимают происходящее. Люба знала, что делает недозволенное, но хранила у себя в левом кармане гимнастерки, вместе с комсомольским билетом маленький блокнотик в клеенчатом чехольчике, в который она мелким каллиграфическим почерком вписывала всех погибших, так как боялась, что время может быть безжалостным, а ей хотелось сохранить их имена в памяти навсегда. Думая сейчас об улетевших, представляя их лица, она незаметно для себя начала вспоминать и других, которые уже никогда не прилетят, не воскреснут, но еще существуют в ее памяти. Время было уже не властно над ними: через год, через десять, через сто лет - они все равно останутся молодыми…

Чем бы ни занималась Люба, в ней постоянно боролись две силы: вера в будущее и страх за завтрашний день, за каждый полет Ивана Анисимовича.

Прошло несколько месяцев после аварии По-2, а она по-прежнему не могла успокоиться: вспоминала ее всякий раз, как только смотрела на взлет самолетика связи. Иногда и ночью просыпалась в испуге, с тревожно бьющимся сердцем, увидев во сне не случившееся, а то, что могло быть, что додумывало ее воображение, угнетенное постоянной тревогой за жизнь Ивана Анисимовича.

Зажглись костры. Они оживили ночь, у Любы появилась надежда, что совсем скоро появятся самолеты, что неопределенность кончится и все обойдется.

Она стада прислушиваться к небу, пытаясь уловить шум моторов. Чтобы сосредоточиться на звуках, закрыла глаза, и, задерживая дыхание, стала вслушиваться в ночь.

- Люба, это ты?

Она не услышала, когда к ней подошли, вздрогнула от неожиданности и не узнала голоса, успев только понять, что он - женский.

- Кто это?

- Это я - Катя!

- Теперь узнала. Садись рядом. Волнуешься?

- Конечно. В такую ночь только бревно может быть спокойно.

Девушки уселись рядом и замолчали, думая каждая о своем.

Через какое-то время, незаметно для обеих, чувства их оказались настроенными на одну волну. И это состояние родственного звучания душ каким-то неведомым способом передалось от Кати к Любе, а от Любы - Кате, заставило их придвинуться плотнее друг к другу и ощутить от прикосновения теплоту, расслабляющую нервное напряжение.