Преодоление игры

В этом сказывалась не только моя романтика в отношении мироздания, берущая начало из читанной в детстве фантастики, в большей степени — земные тяготы. Возможно, поэтому Хохолева Анна Алексеевна, моя лечащий врач, уже на протяжении месяца терпеливо снимала с меня накопившиеся стрессы. Она так очистила мои нервы, фактически оголив их, так разрелаксировала систему восприятия, что я способна была плакать над цветущим жасмином от счастья видеть его и от переполнявшего меня восторга его красотой. Я готова была горевать тихо и отрешенно, оттого что закат, отрезая свет от темноты, ежедневно напоминает о будущем. Мол, однажды он пройдет через меня и отрежет меня от временного — по меркам вечности, мгновенного — пребывания в этой чудесной яви, оттолкнет в холодную вечность без имени и лика.

Смиряться с тем, что это надо воспринимать с кротостью, с тупой покорностью, как нечто неизбежное и естественное, мне было невыносимо. Я всеми ипостасями не по своей воле пришла сюда откуда–то, значит, в моем рождении есть сакральный смысл. Так куда я должна уйти после заката? Почему никто не попытается вникнуть в это и пресечь злой произвол, вынесший мне смертный приговор? «Никуда» и «Ничто» — это поэтические образы. Но ведь каждый нормальный человек понимает, что поэтический образ явления и его суть — это разные вещи. Люди уходят в Никуда, которое может быть либо славой, либо безвестностью. И все же это не ответ на мои вопросы. Люди превращаются в Ничто, которое своей материальной частью становится пищей Земли, а незримой — … кому пищей? Какое Нечто ждет нашей смерти?

И все–таки трезвости рассуждений у меня хватало для понимания, что дальше за этой софистикой, за этими вопросами и попытками найти на них ответы начинается мистика. И хоть в виде предощущения она жила во мне, как и в каждом из людей, даже, как видно, искала выход в мир материального и объяснимого, но раздумывать над ней еще и еще я не стремилась. Я понимала, что чрезмерное философствование по поводу мистики без обретения дополнительного научного знания, может негативно сказаться на мне, сделать отличной от других. Да и зачем? Мне хватало ощущения загадочности от своих настроений, приходящих во время заката.

Да, я смотрела на закат.

Смутные предчувствия, тревожные, пугающие, вползали под кожу, шли по ней пупырышками, но я прогнала их. На несколько дней я отпросилась из больницы, теперь у меня было время на сборы, а потом меня ждала Киевская книжная ярмарка, праздник души. Будет такая роскошь — смотреть на новые издания, листать их и, возможно даже, встречаться глазами со счастливыми авторами. После ярмарки я вернусь сюда, чтобы выписаться из стационара, получить бюллетень и аки херувиму выйти на работу.

И все–таки закат… Закат печален в своем величественном прощании с днем, в красках багровости, грозной и не элегической. Он означает одно — опять что–то остается за чертой, отягощая память, и что–то вылущивается из предчувствий дня грядущего.

В день отъезда в Киев на ярмарку к нам пришла свекровь, села в кухне, поеживаясь от холода. Она привыкла одеваться по календарю, а лето 1994 года выдалось позднее и холодное, весь май мы не снимали плащи.

Юра еще был на работе. Я быстро сготовила обед, достала бутылку шампанского и мы сели обедать вдвоем. От выпитого и от горячей еды свекровь согрелась, повеселела, начала что–то рассказывать своим щебетливым голосом. Она радовалась жизни! Мне так приятно стало, так хорошо на душе, что я ее согрела и немного отодвинула от нее ту страшную жизнь, которая клокотала вокруг. Мне захотелось закрепить в ней это настроение. И тут я вспомнила, что недавно по случаю купила три одинаковых свитера ручной работы, отличающиеся цветом. Один отдала сестре, а еще два ждали своей участи. А что? Они довольно прилично выглядят. И я вынесла один для свекрови.

— Наденьте прямо сейчас, чтобы не замерзли, выйдя на улицу.

— Это мне? Какая красота, — она надела свитер темно–лилового цвета, и он оказался ей к лицу. — А не страшно, что он полнит, такой пушистый?

— Теперь модно ходить в объемных свитерах, главное, чтобы бедра были худые и руки длинные, — сказала я, подтягивая ей рукава повыше. — К тому же вам хорошо в этом цвете.

— Жаль, — вздохнула она, побежав к зеркалу смотреться, — не перед кем похвастаться.

С этим мы распрощались. Закрыв за ней дверь, я поспешила на балкон — хотелось посмотреть на нее со стороны в обновках: подаренном только что свитере и недавно купленной юбке. Вот она вышла из ворот, прошла под балконом, поравнялась с входом в кинотеатр «Октябрь», сейчас ее скроют распустившиеся каштаны. Но нет, она почувствовала мой взгляд и оглянулась. Нашла меня на балконе, засмеялась и покрутилась из стороны в сторону, демонстрируя наряд. Я показала ей большой палец, поднятый вверх. Тут подошел трамвай, и она поспешила перебежать дорогу, чтобы вскочить в него, каштаны скрыли ее от меня.

Вот и все. Больше живой я ее не видела.

Возможно, я пишу скучные вещи. В моем рассказе все просто и приземлено, как сами будни — кирпичики существования.