Преодоление: Роман и повесть

Он ударился со всех ног к пневматическому ключу, отвернул трубу. Карцев поставил ее на место, и экономя драгоценные секунды, совершил еще одно вопиющее нарушение. Подтянув к полатям элеватор, он вскочил на него верхом и махнул Маркелу: пускай! Тот, словно так и должно, схватился за рукоять лебедки и мигом доставил его вниз.

Пойдет ли следующая свеча? Толкнул рычаг — не идет. Вышка скрипела, механизмы дрожали, труба — ни с места. Карцев побелел, пот разом залил ему лицо. Он рвал, тянул, не помня себя от напряжения, лютуя сердцем, гробя двигатели, и вдруг опять радость пламенем опалила его. Закричал дико:

— Пошла–а-а–а!..

Да, пошла. И еще, и еще шли, вылезали одна за другой из горла ротора черные от нефтяной ванны трубы. Ход их становился легче, и легчало бурильщикам —они больше не бегали на полати, а просто выбрасывали трубы как попало на наклонный мост вышки. Работали исступленно, без слов. Руки Карцева стали бесчувственны к холоду, как у Бека, рубаха на спине и на груди взмокла, волосы прилипли ко лбу. Жилы на руках и на шее вздулись, от бешеных толчков крови в глазах мутилось, заливало едким соленым потом, а сердце распирало грудь и колотилось где‑то под горлом.

Карцев жадно хватал сухим ртом морозный воздух и уже не силой мышц, а одной лишь волей держался на ногах, глухой и слепой, безразличный, как машина, ко всему на свете, кроме выдираемых из земли труб.

Заканчивался третий час остервенелой работы, когда на поверхность вылез залепленный глиной и нефтью турбобур. Его поставили на место в шурф, и только тогда Карцев, мокрый, измазанный нефтью, впервые перевел дыхание. Словно не веря глазам, стоял, покачиваясь, глядя тупо на два километра труб, наваленных кучей возле вышки. Лишь когда Маркел включил насосы, чтоб долить скважину доверху раствором, он пришел в себя и лицо его посветлело. Сунул голову под ледяную струю воды, хлеставшую из шланга, и долго жадно пил.

Маркел уставился на него глазами человека, только что вытащенного из омута, почесал удивленно затылок, прохрипел:

— Ра–бо–те–енка…

— Позвоним начальству? — спросил Карцев.

— Пошли они!.. Поднимут на ночь глядя шурум–бурум — поспать не дадут.

Карцев достал трясущимися руками сигарету, затянулся — алчно, несколько раз подряд.

— Надень, а то воспаление легких запросто схватишь, — накинул Маркел ватник на дымящиеся паром плечи Карцева.

Карцев оделся. Ни один, ни второй больше ничего не сказали. Посмотрели внимательно друг другу в глаза и разошлись: Маркел — в котельную, Карцев — в будку. Прежние ошибочные оценки заменились новыми ошибочными. Да и могло ли быть иначе, ежели что ни душа, то разведывательная скважина: что таится в ее глубине — можно лишь предполагать. Истинную ценность каждого определит время. Рано или поздно.

Важно, что покачнувшийся порядок восстановлен. Теперь бы лежать в будке и храпеть, как говорится, в три завертки: усталость такая, что кажется, ни рук, ни ног нет, а эти — чьи‑то чужие, приставленные к туловищу. Но сна нет. Еще больше все запуталось и перемешалось в душе Карцева.

* * *

Леонид Нилыч Кожаков сказал бы так: «Круто взял, Сергеич, на развороте, перетянул ручку, и получился некоординированный разворот с потерей высоты…»

Вызванный на двенадцать часов к Хвалынскому, Карцев вошел в «предбанник», как называли рабочие переднюю директорского кабинета, но дальше секретарша его не пустила. Сунула в руки листок бумаги и велела писать объяснение.

— Хватит один листок? — спросила она с сочувствием.

Карцев пожал плечом и принялся за трудную работу.

Изложив техническую, так сказать, сторону дела, подчеркнул отдельно собственное непреложное убеждение в успехе предпринятой им ликвидации прихвата. Затем, подумав, добавил: «Считал и считаю святой обязанностью лично исправлять свои промахи».

Закончил, прочитал сызнова и вручил понуро секретарше, спросив:

— Так, что ли?

— Ладно, отдам, — сказала она, улыбнувшись успокаивающе, затем, помедлив, добавила полушепотом: — Да вы не переживайте, может, и обойдется. Петр Павлович — человек отходчивый. Расстреляют вас, что ли, за доброе дело?

— Кого это расстреливают за добрые дела? — послышалось громко за спиной. Карцев оглянулся. Позади стоял Леонид Нилыч, часто моргая, точно ему глаза засорило, а может быть, скрывал поддразнивающую улыбку. — Никак кого‑то собираются расстреливать? — спросил он у Карцева.

— Кто не сгорел, того не расстреляют… Вот показания дал, буду приговора ждать, — заговорил Карцев покаянно и вдруг со стыдом и отвращением подумал: «Чего виляешь хвостом, как провинившийся барбос? Какая тебе нужда оправдываться? Знал, на что шел!»

— А ну‑ка, что ты там показал? — спросил, усмехаясь, Кожаков.

Секретарша с готовностью протянула ему объяснение Карцева. Тот посмотрел бегло, вернул секретарше.

— Что ж, несите хозяину, а ты пока погуляй, подожди меня, — повернулся он к Карцеву и тоже шагнул в директорский кабинет.