Преодоление: Роман и повесть

— Петр Павлович, — подал голос Карцев, — если говорить серьезно, то предложенная наметка того… Приятно, конечно, видеть руки, поднятые «за», но когда рука делает одно, а голова знает другое, вряд ли получится толк… Товарищ Бычков, словно ребенок капризный: пообещай ему, он и доволен. «Не плачь, детка, достану тебе вон ту звездочку с неба…»

В глазах Хвалынского мелькнула досадная усмешка. Он кашлянул в кулак. И тут до Карцева дошло: ведь Хвалынский прекрасно понимает, что такое обязательство невыполнимо. Знает — и все же…

Карцеву стало так нехорошо, словно близкий уважаемый человек, которому он беспредельно доверял, обманул его самым бесцеремонным образом.

Хмуро, исподлобья смотрели на Хвалынского, и он, пожалуй, впервые за многие годы почувствовал между ними и собой стену. Чувствовал это и Середавин и понимал, что никаким лихим ударом здесь не помочь, что нужна тонкая дипломатия.

Он окинул взглядом бригаду, поднял успокаивающе руку, усмехнулся: мол, не надо шебаршиться, ребята, пока я живой, положитесь на меня, и будет полный порядок.

Поворачиваясь то к руководству конторы, то к рабочим, он стал открыто вторить председателю бурового комитета.

— Мы не имеем права размагничиваться, товарищи! Нам не впервой преодолевать трудности. Поднатужимся и сделаем!

Слова Середавина еще больше возмутили Карцева.

Кого обманывают? Кому подсовывают липовые обязательства? Ведь они поступят в центр и будут заложены в экономику страны! Заведомо ложный «потолок». В представлении Карцева это выглядело так, словно какой‑то нечестный летчик втер бы очки командованию, убедив его в том, что истребитель поднимается на высоту пятидесяти километров в то время, когда никакой дьявол туда его не вытащит. К счастью, такого не бывает. а если б, паче чаяния, кто‑либо принялся настаивать. на этих бреднях, его отвезли бы в психбольницу…

Но здесь, оказывается, все можно, все воспринимается как нечто само собой разумеющееся.

Обращаясь к председателю бурового комитета, Караев спросил:

— Позвольте узнать, какими мотивами руководствуетесь вы, предлагая нам встречный график, опережающий государственный на два месяца?

— Мы руководствовались высокой сознательностью нашего рабочего класса! — с пафосом воскликнул председатель, передернув плечами.

— А почему взято два месяца, а не три? Кому нужна такая не сообразная ни с чем гонка? — спросил въедливо Карцев, а сам подумал: «Сейчас он скажет: для государства. Еще бы! Самая удобная вывеска!»

В воображении Карцева мгновенно возникла крайне непривлекательная картина. И он уже не мог удержаться, чтобы не высказать вслух свои соображения. И высказал.

Председатель бурового комитета беспокойно заерзал. Оглянулся раз, другой на начальство, прошептал, нервно постукивая карандашом:

— Видали? Мыслящий интеллигент поселкового масштаба!

А Карцев все говорил.

Начальство хранило молчание. Тогда Бычков постучал требовательнее:

— Позвольте, Карцев, позвольте! Вы отдаете отчет своим словам? Это же… это ж явная фальсификация! Огульное охаивание принципов соцсоревнования! Вы ответите за это!

Раздались возгласы:

— Какая такая фальсификация? Правильно человек говорит!

— Чего рот затыкаете?

— Когда сам был работягой, не такие речи пускал!

— Вишь, борец за интересы!

Хвалынский слушал, подперев ладонью голову, затем откинулся назад, сказал негромко:

— Беспокойство бурильщика Карцева вполне естественно. Элементы казенщины в соревновании у нас, к сожалению, существуют. Но в данном случае Карцев несколько сгустил краски…

— Нет, Петр Павлович! За реальные, выполнимые обязательства я… мы все… выложимся! — воскликнул Карцев запальчиво.

— Где уж тут выполнять повышенные обязательства! Успеть бы только вытаскивать из скважины посторонние предметы… — произнес Середавин с постной улыбкой. Но укол его, рассчитанный на аплодисменты, не пришелся рабочим: какая бы смелость ни была, пусть даже безрассудная, она вызывает скорее зависть, чем насмешку.

Кожаков обменялся несколькими словами с Хвалынским, встал и предложил: сегодня обязательств не брать, обсудить еще раз во всех вахтах бригады, а затем собраться на неделе и принять повышенные, но выполнимые обязательства.

С тем и разошлись.

Пока тянулась на конференции волынка, наступил вечер. Над далекими почерневшими холмами показалось полированное кружало луны, и степь смутно засеребрилась, зазвенела сонмом кузнечиков. Черствая накаленная земля млела в истоме, дыша сухо и горьковато полынью. От Кирюшки, из сыроватого провала оврага попахивало цветущим в мочажине дударником.

Выйдя из будки, Середавин окликнул Карцева:

— Пойдем‑ка, дело есть… Поговорим.

Начальство и рабочие садились в машины, чтоб ехать по домам, а мастер и бурильщик, несколько озадаченный неожиданным приглашением к разговору, направились в сторонку от вышки. Карцев не догадывался, какое дело нашел для него Середавин на ночь глядя. Вынул сигарету и, закуривая, посмотрел при свете спички ему в лицо.

Когда поравнялись с ящиками, в которых хранился запасной инструмент, Середавин сказал: «Садись» —и сам сел, кряхтя, медленно вытягивая ноги.