Преодоление: Роман и повесть

— Ничего, я понимаю: у тебя масса работы...

А сама подумала: «Да кто я ему, чтобы он бегал ко мне каждый день? Разве он поймет, как тоскливо, как одиноко было прошлые сутки? Вот вошел он в палату и, кажется, вместе с ним пришло исцеление. Дай волю — тотчас убегу из этой безрадостной палаты».

Сегодня Элегий еще больше смущался и робел. Куда девалась его нагловатая самоуверенность, надменность!

«Экий увалень огромный, бестолковый! Пришел и молчит, хлопает глазищами да смыкает бороду. С ума можно свихнуться. Пришел, взбаламутил душу, а дальше что? Да ничего! Что у нас общего? Какая у нас может быть дружба? Выдумал, наговорил на себя, будто в чем‑то виноват передо мной… Просто ему совестно стало, никто так плохо не относился ко мне, как он», — подумала Зина с раздражением и вдруг сникла, словно испугалась собственных мыслей. Элегий по–прежнему молчал, и это было хорошо. Это было прекрасное и сладостное мгновенье, какого Зина никогда не испытывала раньше. Она закрыла глаза, обмякла, а Элегий вдруг наклонился и поцеловал одеяло, закрывавшее ноги Зины. Зина перестала дышать. Он поднял голову. Лицо его было совсем иное, странно напряженное, точно он сейчас только вынырнул из воды. Он неловко, по–мальчишески взял ее больную руку, прижал к своей щеке, к губам. Зина напряженно всматривалась в его лицо, оно показалось ей замкнутым и холодным, и весь он был каким‑то безвольным и словно испуганным, бархатные глаза его ничего не выражали. Зине стало жалко его.

Пробыл он недолго. Перед тем, как уйти, потоптался, потер руки, словно они у него озябли, спросил натянуто:

— Зина, а этот… ну, из техники безопасности приходил к тебе?

—Нет. А зачем?

— Расспрашивают, как и почему несчастный случай, виноватых ищут.

— У меня, кроме тебя, были Ветлицкий и Катерина Легкова.

— А Ветлицкому ты сказала, что я… Что мы с тобой говорили.

— Никому я ничего не говорила.

Широкая улыбка озарила лицо Элегия. Он потянулся к Зине и каким‑то судорожным рывком чмокнул ее в лоб. Дверь за ним закрылась, Зина, опаленная с ног до головы страхом и радостью, прошептала, зажмурив глаза:

— Мамочка, ведь я влюбилась!..

Избавление от лукавого

Лана Нивянская и Ветлицкий ежедневно по утрам встречались в ОТК, куда начальник участка заходил проверять прохождение деталей за сутки. Обычные деловые разговоры, иногда споры по техническим вопросам и ничего больше. Будни. Будни, охлаждающие даже самые пылкие чувства. Так было всегда. И он и она долго присматривались друг к другу и только после пикника на ромашковой поляне, после совместного купанья в бассейне пионерлагеря что‑то изменилось.

Ветлицкий слышал кое‑что о Лане и от нее самой и от работниц ОТК. Говорили, что она отлично училась в школе, но–десятилетку не закончила, ушла в техникум, а затем поступила на завод. Этот шаг, как она объясняла, помог ей сравнительно быстро достигнуть желаемой независимости и достаточного для одинокой женщины благосостояния. В вечернем институте она училась также играючи, как использовала свободное время, неизвестно. Театр не любила, вела замкнутый образ жизни, много читала, о чем можно было судить по ее серьезной эрудированности. «Богатая натура», — говорила о Лане влюбленная в нее начальница ОТК Ключаревская. «Прекрасный транзисторный приемник, не настроенный, но ожидающий, чтоб его настроили на нужную волну…» — думал о Лане несколько иронически Ветлицкий. Он и не подозревал, что из всех ее поклонников один он, не будучи поклонником, вызвал к себе повышенный интерес. Она исподволь внимательно приглядывалась к нему и, собирая умело различные сведения, касающиеся жизни инженера Ветлицкого, составила в уме анкету и заполнила с одним лишь прочерком. «Старый холостяк?» Нет. «Имеет любовницу?» Нет. «Предается пьянству или разгулу?» Нет. «Играет в азартные игры?» Нет. «Увлекается спортом, отдается общественной работе?» Нет. «Болен?» Нет. «Так почему же он даже не смотрит на женщин?» Этот вопрос, оказавшийся с прочерком, пожалуй, сильнее всего задевал Лану, не привыкшую к безразличному отношению мужчин к себе. Непонятно ведет себя «объект». За свои двадцать семь (хотя самые придирчивые ценители больше двадцати четырех ей не давали) Лана научилась держать себя на людях с подчеркнутым достоинством и одновременно стой легкой ироничностью, которая придает самостоятельной женщине приятный «шарм». Да, она знала, как расположить к себе, привлечь взгляды прозрачной загадочностью, которую она умела придать своему лицу, и как бы обещанием великих радостей тому, кто сумеет ее разгадать. Выразительные глаза с ироническими искорками, излучающие то тепло, то ледяной холод, изящный и вместе с тем гордый поворот головы, являвшие собой как бы воплощение решимости и самообладания.