Препод по соседству

Ваха предупредил тогда, что Кира на работе и вернётся очень поздно, но мне было плевать, я готов был ждать сколько угодно. Метался на костылях по квартире из угла в угол, изводя и без того измученный организм. К двум часам ночи не осталось сил, от слова совсем, и я упал второй раз за день на больную ногу. С трудом добрался до кровати, лёг. Мышцы горели, пот лился ручьем, боль в ноге, рёбрах истязала.

Чем я думал, когда одно за другим нарушал запреты врача? Мне всего лишь нужно было соблюдать режим, правильно питаться и проходить реабилитацию. Вел себя, как маленький ребенок, в результате оказался прикованный к постели в самое неподходящее время.

Из груди тогда вырвался смех, который перерос в хохот. Я смеялся и плакал от боли, одновременно. Не знаю, сколько это безумие продолжалось, но внезапно я затих, почувствовав опустошенность, с которой пришла трезвая осознанность, а следом за ней печальные воспоминания, в которых я погряз до утра. Душевная боль переплелась с физической, создавая выжигающий коктейль чувств.

С наступлением рассвета, сжав зубы, почти ползком добрался до гостиной, вызвал скорую, отца с запасными ключами от квартиры, так как понимал, что не смогу открыть дверь, потому что все последние силы были исчерпаны.

Потерял сознание. Приходил в себя изредка: сначала, когда вокруг суетились врачи в моей квартире, где на заднем плане стоял бледный отец, потом в скорой и в операционной, прежде чем меня ввели в наркоз.

Как только я очнулся, у меня состоялся малоприятный разговор с врачом. Где он, не стесняясь в выражениях, объяснил мне, как несерьёзно я отношусь к перелому, и если я буду продолжать в том же духе, то мне грозит ампутация ноги.

— Больше такое не повторится, — констатировал факт.

Я знал, что так и будет, при этом, не давая никаких обещаний врачу. Мне больше незачем доказывать кому-либо что-то.

— Надеюсь, — сказал врач, прежде чем уйти.

Мне было стыдно перед мамой, которая, кажется, от переживаний постарела лет на пять. Перед отцом, который сказал мне, что пора повзрослеть. Перед Вахой, который хранил молчание, буравя меня взглядом в течение получаса, после чего ушел, так и не появившись больше в больнице.

С Владимиром мне пришлось пообщаться, несмотря на то, что не горел желанием, и сказать о том, что последние занятия провести не смогу. Не было никаких объяснений, потому что я повесил трубку, и занес его номер в чёрный список на время нахождения в больнице. Поговорить нужно, но не по телефону, и не сейчас, пока я слаб.

Родители поддержали меня в этом и не сообщали ничего ни Владимиру, ни Кире.

А дальше началась длительная работа над собой. И первое с чего я начал, это учился быть честным, не обманывать себя. На это ушло больше двух недель, постоянные копания, внутренние диалоги. Мои убеждения, которые раз за разом разбивались об скалу действительности. Неприятные выводы, так сильно шокировавшие меня.

Казалось бы, мне двадцать шесть лет, но судя по моим мыслям и поступкам, я застрял где-то в переходном возрасте, так и не переступив через границу правильного восприятия жизни.

Поняв, что в одиночку не смогу всё разгрести, обратился к помощи психолога. Я хотел измениться, впервые не для кого-то, а для себя самого.

Шаг за шагом, проходя реабилитацию, я решил выйти из бизнеса.

— Ты совсем (пи-пи-пи)? — с раздражением спросил Паша.

— Нет, это взвешенное решение. Я могу продать свою долю тебе, или продать её кому-то другому.

— Ты издеваешься? Мало того, что я впахивал, как проклятый, всё это время за двоих, так ты, вместо благодарности, подставляешь меня перед самой свадьбой. Все мои сбережения ушли на торжество, я не могу выкупить долю, — злился Паша, и я его прекрасно понимал.

— Тогда я продам её другому.

— (Пи-пи-пи)! — Паша не сдерживался в выражениях, описывая, кто я, и как поступаю.

— Я тебя понимаю, но и ты меня пойми.

— Ты меня понимаешь? Если бы понимал, то так не поступал, друг, — выплюнул Паша.

— Хорошо, думай, как тебе удобно, но я своё решение не поменяю.

Через пару дней, пока я подготавливал документы, Паша со мной связался и сказал, что выкупит долю.

— С тобой всё в порядке? — спросил Ваха, приехав ко мне вечером того же дня.

После больницы мы не виделись около трех недель.

— Вполне, — ответил, передвигаясь по дому в коляске.

— Тогда, может, объяснишь, что ты творишь? Почему Паша занимает у меня деньги, чтобы выкупить у тебя долю, почему ты до сих пор не поговорил с Кирой, которая с каждым днём вянет, как цветок без воды.

— Я больше не хочу заниматься тем, чем занимался в последние годы. С Кирой я пока не готов возобновить общение.

— И почему же?

— Потому что я хочу любить, а не испытывать болезненную необходимость в ней. Мне нужно разобраться в себе, а потом выстраивать наши отношения, иначе я не сделаю её счастливой.

— Мне кажется, у тебя крыша поехала, может тебе стоит обратиться к специалисту? — спросил Ваха, присаживаясь в кресло.

— Уже обратился, и через каждые два дня, веду изнурительные, трехчасовые беседы с седоволосым стариком, — признался другу.

— Это пугает.