Преподаватель симметрии

– Глагол! – Антон радовался моей недогадливости. – Недаром же у вас столько времен!

Что ни говори, а комплимент родному языку не менее приятен, чем ласковое слово кошке. И я согласился, что глагол.

– А у немцев что? – спросил Антон вслед.

– Вы что, и немецкий знаете?

– И знать не хочу! Знаю только, что у них любой предмет с большой буквы, что они каждой своей вещи кланяются: дер Стол, дер Стул, дас Книга, дас Поварешка.

– Любопытное наблюдение… – За немцев я не обиделся. – Русский мне тоже нравится, по музыке звучит, как португальский. Эти Ж и Щ…

Антону тоже стало приятно.

– Да, – согласился он, – у нас хорошее воображение. Жопа… щастье… – просмаковал он. – Странно, что хоть тут мы до конца, до точки доходим. Одно есть только общее для всех языков, – еще более вдохновился он, – это точка!

В конце предложения

[10]должна стоять точка. Чувствуете разницу между приговором[11] и proposal[12]? Тут-то и проходит трещина между свободой и поступком! Мусульманство…

– При чем тут русские??

– К чему я и клоню. – Он тут же вернулся, как бумеранг. – У нас ни глагола, ни существительного – одни прилагательные! Даже сам русский – не существительное, а прилагательное. Возможно, к слову «человек». Но это-то слово и опущено. – Лицо Антона сделалось подчеркнуто печально. – No man! – Это «ноумен» прозвучало у него как-то особенно ласково и музыкально, как knowmen. Мне даже показалось, что он всхлипнул.

Я его не понял, почему мусульманство, и мы разошлись по разным языкам. Na pososhok[13].

Завтра мы говорили вот о чем: о том же.

Когда я слишком сильно выражал свое удивление парадоксальностью его мышления, Антон слегка краснел, смущался, потуплялся и бормотал:

– Это все не я, a my Tishka.

Но Тишка не был ни его двойником, ни прозвищем, ни еще какой интимной частью.

Это был его ближайший друг Тишкин, великий ученый, изобретавший аппарат для полета на Луну.

Хоть я ему и опасался уже не верить, настолько все у него чем-либо да подтверждалось, хотелось мне побольше прознать не про Луну, а про обстоятельства гибели Роберта Скотта. Тут он как-то особенно таинственно замыкался и начинал играть желваками.

– Это вы говорите, что живая собака лучше дохлого льва! А я вам скажу: если лев был бы лисой, он был бы хитрым! – (Как я уже говорил, Антон любил щегольнуть своим английским, в данном случае понятия не имея, что цитирует Уильяма Блейка.)

– Убью! – тут же решительно заявил он.

– Кого же? – поинтересовался я.

– Да чухонца этого!

Оказалось, он имел в виду Roald Амундсена.

– За что же?

– У него собаки были лучше! Вот он и воспользовался… Ах, Роберт, Роберт! Почему ты меня не послушался? Почему не взял с собой?

И Антон разрыдался.

Искренности его тоже приходилось верить.

Вот как я понял в конце концов эту историю…

…Он экономно закупил правильных лошадок, и лейтенант Брюс рекомендовал его в состав экспедиции; Скотту он тоже понравился, и Антон был зачислен. Он должен был провожать и встречать направляющихся на Южный полюс, порывался следовать за ними, но по молодости был оставлен с лошадками. («Опять же потому, что я русский, – с обидой комментировал Антон. – Хотя какой я русский, когда я хохол!»; не буду вдаваться в лишние подробности, но хохол оказался тот же русский, но с особой прической.) Но и с лошадками он достиг 84° ю. ш. «Всего-то шесть градусов оставалось! – досадовал он. – Зато я на вулкан слазал! Почти и залез, но ошпарился».

И это казалось похожим на правду, хоть он и называл Эребус непривычно Эльбрусом (есть такой потухший вулкан в России).

За все это и был он награжден Her Majesty. За это же был исключен из состава следующей экспедиции и теперь бичевал в тоске по своему кумиру Скотту. Весть о трагедии и свела нас за стойкой паба, носившего подходящее название «Э Тайрд Хорс»[14].

«И где же тут сюжет?» – спросите вы. «Tju-tju[15]

! – отвечу я любимым словечком утраченного друга. – Я все еще к нему пробиваюсь».

Антон именно тю-тю, исчез так же, как и появился, – будто утонул в одной из кружек.

У Антона было много любимых словечек, некоторые даже английские. Не только «ноумен»[16], но и «ноухау»[17]. Neekhujaneeknowhow-knowhownee-khuja[18], – напевал он печально, и это очень ласкало мой слух.

– Neekhujanee… means nothingdoingness?

– Скорее, doingnothingness[19].

– Не знаю теперь, как правильно, – смеялся я.

– Both хуже, чем neekhuja! – смеялся он. – Опять же, у вас network – вместе, а у нас раздельно: no work – нет работы.

Но если я его все лучше понимал за стойкой в пабе, это не значит, что я хоть что-то понял, когда получил от него через несколько лет такое письмо: