Прерванная юность (СИ)

Через пятьдесят два часа пути грузовые люки наконец распахнулись, зловонное облако рассеялось, и люди, глотнув свежего воздуха, повеселели.

- Родная сторона - мать, чужая - мачеха, - сказал Павлу Иосиф, когда их вывели из трюма, и они увидели чужие островерхие крыши кирх и каменных домов.

Так судьба занесла военнопленных в польский город Гданьск, но не задержала здесь. Мужчин построили в колоны и погнали на железнодорожную станцию. Там распихали по товарным вагонам и выдали по буханке хлеба и банке мясных консервов.

Вскоре поезд тронулся и покатился по рельсам.

- Arbeit macht frei, - прочитал вслух надпись на железных воротах Павел, когда через четверо суток пленных выгрузили из вагонов и пригнали в концентрационный лагерь Дахау.

- Беда бедой беду затыкает, - сказал Иосиф. - В самое фашистское логово угодили мы. В такую даль нас завезли, аж под Мюнхен. Я до войны читал в газете, что в этих краях Гитлер начинал карьеру фюрера нации.

- Для бешенной собаки семь верст не крюк! - зло прошептал Павел Семенович. - А нам далеко придется до дома шлепать отсюда.

На многоярусных нарах лежать днем не разрешали. Только ночью после работы или опытов, которые проводились в концлагере Зигмундом Рашером по приказу Генриха Гиммлера над людьми.

В первый день на пленных оформили учетные карточки, сняли отпечатки пальцев, присвоили номера и переодели в полосатые одежды. Ефрейтор Лошаков получил первый номер. Иосиф - сотый, и его тщательно осмотрел врач и что-то пометил в бумагах.

- Что-то не нравится мне такое внимание к моей персоне, - сказал он Павлу. - Одних смотрел врач, других - нет. Как бы не угодить в преисподнюю. Хоть у меня остались кость да жила, а все же сила.

Иосиф Купрейчик оказался прав, и он угодил в группу военнопленных, над которыми проводились опыты изучения воздействия холода на человека. Доктор Рашер рьяно выполнял заказ национал-социалистических военных ведомств.

- Ну как, Осип, там? - спросил Павел друга, когда он вернулся на ночлег в первый день испытания холодом.

- Был бы омут, а черти найдутся. Если бы дрожать не умел, совсем бы замерз, - в обычно насмешливом голосе лейтенанта звучала смертная тоска. - Гады, издеваются над людьми, и ничего нельзя сделать.

- Держись, браток! Неволя скачет, неволя пляшет, неволя песенки поет.

- Ты, если что, сообщи моей жене Анне. Расскажи, как были в плену. Жаль, не увижу ее и сына Олега.

- Не узнаю тебя, Осип! Мы еще погуляем с тобой на воле.

- Конечно, погуляем, Павел, но на всякий случай, запомни адрес моей семьи в Ленинграде.

- Да, я и так знаю, как и ты - мой.

На следующий день Иосифа Купрейчика увели в медицинский блок, а Павла посадили с другими военнопленными в автобус и увезли в Дессау для работы на сахарном заводе. С тех пор разошлись дороги друзей по неволе.

Павла Семеновича "заклинило" на побеге. Тоска по дому и родным краям тисками сдавливало сердце, отключило здравый смысл.

Через неделю он выбрал удобный момент и выскользнул за ворота. Откуда было знать калининскому парню, что в Германии нет бескрайних лесов, где можно затеряться.

Городки, села и деревни, как рассыпавший горох на полу, густо усыпал немецкую землю, так близко друг к другу, что между ними было не больше пяти-шести километров.

Невозможно пройти мимо села незамеченным. Уже через пару часов после побега его схватили полицейские и сопроводили на место.

Павла Семеновича пороли на глазах пленных солдат. Павел, молча, вынес экзекуцию, и уже через день работал на сахарном заводе. Какой-то бес вселился в парня. Он, рискуя быть расстрелянным, тихонько менял сахар на сигареты и делился с товарищами. Жизнь, казалось, для него не представляла большой ценности.

Через месяц, когда внимание охранников к нему ослабло, Павел Семенович перемахнул через забор и побежал к лесу.

В этот раз ему не удалось даже добежать до лесного массива. Собаки, пущенные по его следу, загнали парня на дерево.

Снова Павла высекли и он опять стал работать на заводе. Видимо, немцы понимали, что война завершится поражением. Они не хотели проливать лишней крови, оставили парня живым.

Но уже через тридцать дней Павел Семенович вновь самостоятельно ушел за ворота. Через день его выловили и опять дали пятьдесят розог. На спине больше не было живого места, казалось, одни рубцы вместо кожи.

Терпение немцев лопнуло, и Павла отправили в лагерь Мосбург-на-Изаре. Но там не оказалось свободных мест, и его переправили в Мемминген, где пленника тоже не приняли.

Потом привезли в лагерь военнопленных в Нойбург-на-Дунае, где в рядах шестисот человек определили работать на постройке аэродрома.

Как уже говорилось выше, Павел Семенович Лошаков имел хорошую голову и золотые руки. Поэтому его приметил баур, который забрал парня и привез на крестьянскую усадьбу в Шелклинген. Сын хозяина погиб на восточном фронте, и он имел право на помощь властей для ведения хозяйства.

Подворье стояло на окраине села, но Павел не помышлял больше бежать. Он понял тщетность попыток, решил, что лучше работать в поле, чем быть повешенным за непослушание.