Преследуя нас

Мои веки тяжелеют. Я с трудом удерживаю их открытыми среди звуков паники вокруг меня. Мое сердце начинает учащенно биться, волна паники сменяется тошнотой. Вдалеке я слышу, как меня зовут, знакомый голос. Я сосредотачиваюсь на этом голосе, что-то в нем есть, что я не могу расшифровать. Я слышу его снова. Теперь я плотно закрываю глаза, и каждая моя частичка пытается сосредоточиться на этом голосе.

— Милая девочка… все будет хорошо… тише, девочка.

Мое тело дергается, и глаза быстро открываются. Голос…

Это моя бабушка.

Лекс выглядит запаниковавшим, и даже несмотря на весь этот хаос в комнате, меня охватывает спокойствие, потому что у меня есть ангел, присматривающий за мной — два ангела. Один, которого слышно, но не видно, и тот, который сидит, держа меня за руку, рядом со мной и с нетерпением ждет.

— Ребенок должен появиться на свет сейчас, Шарлотта. Нам нужно идти в операционную, — мягко говорит Лекс.

Я улыбаюсь, не боясь того, что ждет нас впереди.

Мы в безопасности.

Мы защищены.

Ровно в 2:46 ночи на свет появляется Амелия Грейс Эдвардс. Ее тоненькие крики эхом разносятся по операционной, заставляя всех ликовать. Вокруг меня крутится персонал больницы, медсестра уносит ребенка, пока ее обтирают. Кажется, что прошло несколько часов, когда Лекс подходит ко мне, его лицо светится от гордости, когда он прижимает нашу дочь к моему лицу.

— Поздоровайся с мамой.

Как только ее лицо касается моего, я становлюсь полноценной. Ее драгоценная кожа такая мягкая, когда я провожу губами по ее щекам. Она крошечная и совершенная. Нет других слов, чтобы описать ее.

С затуманенным взором я смотрю на Лекса. По его лицу скатывается одна слезинка, но ее сглатывает огромная улыбка, поглощающая его.

— Она идеальна… как и ты, — пробормотал он.

— Как и ее папа.

Приходит медсестра и объясняет, что Амелию нужно отвезти в отделение интенсивной терапии, потому что она недоношенная. Я не спорю, как и Лекс. Как только ее забирают, я чувствую потерю. Ладно, Чарли, это твоя материнская сторона. Просто привыкай к этому, потому что жизнь изменилась навсегда.

Дни кажутся размытыми. Я до предела измотана и изо всех сил пытаюсь восстановиться. К счастью, мое влагалище все еще цело после кесарева сечения и не похоже на помятую лазанью — можете поблагодарить Эрика за эту аналогию, — но я все еще чувствую себя инвалидом.

Мое тело болит, болит в разных местах, и в целом я чувствую себя слабой. Мне требуется день, чтобы встать и самостоятельно пописать. Спасибо Господу за катетер. На второй день я чувствую себя невероятно отвратительно и готовой принять душ.

Такая простая задача, как принятие душа, требует огромных усилий. Мне помогают медсестра и Лекс. Видимо, мои ноги решили, что они больше не могут функционировать.

Когда она оставляет нас, чтобы позаботиться о другой матери, я плачу в объятиях Лекса, подавленная истощением и состоянием своего тела. Усугубляет ситуацию мой страх увидеть рану. Медсестра, к счастью, меняет мне повязки так, что я ничего не вижу, но Лекс, напротив, нависает над ней, на что она, кажется, обижается. Да, ей как-никак шестьдесят, и она невосприимчива к его взглядам, в отличие от конфетных полосатиков, которые носят свои распутные наряды. Клянусь, они навещали меня больше раз, чем любого другого пациента здесь. Возможно, это также стало причиной того, что Рокки навещает меня каждый день, без Никки.

Я хочу сказать, что Амелия — самый воспитанный ребенок в мире, и мы благословлены. Но это не так.

Она не хочет прикладываться. Медсестры дают мне инструкции по грудному вскармливанию, но я, расстроенная, каждый раз плачу. Она кричит по ночам, когда другие дети спят. Я истощена и физически, и эмоционально. И я, и моя грудь плачем каждый раз, когда она кричит.

Когда Лекс приходит утром со свежими бубликами, я снова плачу.

Он быстро забирает Амелию, и в его объятиях она молчит несколько часов подряд. На самом деле, она молчит и для Эмили, и для всех остальных, кто приходит в гости. Именно в эти минуты наедине со мной она превращается в ребенка-монстра и обретает свой голос. Я нахожу утешение в одной из медсестер. Она садится со мной и объясняет, какие изменения происходят в моем теле и почему я каждые две секунды пускаю слезу. Это становится просто смешным.

Амелия плачет, я плачу.

Мой апельсиновый сок проливается на мое одеяло, я плачу.

Кнопка не срабатывает на моей кровати, я плачу.

Я устала плакать.

— Чарли, ты нормальная. Я тоже была такой. Ты не будешь нормальной, если не будешь такой, — говорит Никки, раскачивая Амелию взад-вперед.

— Я не помню, чтобы ты была такой…

— Это потому, что я держала это в себе, что усугубляло ситуацию, потому что я страдала послеродовой депрессией.

Воспоминание срабатывает: — Теперь я помню. Никки, это так тяжело. Физически я едва могу ходить. Моя грудь превратилась в арбуз на стероидах, а Амелия не перестает плакать.

И снова слезы.

— Чарли, тебе нужно отдохнуть, расслабиться и позволить Лексу помочь тебе как можно больше. И, конечно, я.