Преступление доктора Паровозова

У торговцев цветами в тот день случились именины сердца. Весь путь от метро до кладбищенских ворот был усыпан красными гвоздиками, а сам могильный холм больше походил на скифский курган. Цветы лежали трехметровым слоем. Ну и местным нищим подфартило. Говорят, меньше червонца лихие люди никому не давали.

На следующее утро вышли газеты. Как же так, писали там, что на могиле человека, который всю жизнь только и делал, что воровал да сидел по тюрьмам, пирамиды из венков, тонны цветов, а неподалеку скромный фанерный обелиск со звездочкой, где лежит молодой парень, отдавший жизнь, выполняя интернациональный долг в Афганистане. И никто ему гвоздичку не принесет!

Народ тут же возмутился. И власти нахмурились. Чтобы успокоить и тех и других, было решено принести в жертву стрелочника. А именно директора кладбища. И несмотря на то, что захоронение было абсолютно законным, у родни вора были все необходимые документы, беднягу директора в момент поперли с этого хлебного места и сослали обычным инженером на Щербинское кладбище.

Пришедший ему на смену новый хозяин с ходу устроил репрессии в отношении старой команды. Кого сразу уволил, а некоторых, как Вовку, понизил в должности. Его перевели из бетонщиков в кочегары котельной, а это означало конец всем левым деньгам: работай за сто рублей в месяц и редкие пол-литры. Кочегары занимали низшую ступень в сложной кладбищенской иерархии, даже рабочие, посыпающие дорожки песком и сжигающие прошлогодние листья, котировались выше.

Вовка приуныл, какое-то время он покидал уголь, а потом вмиг собрался и перевелся на Щербинское кладбище, где ему уже было выхлопотано место гравера. За пару месяцев он овладел всеми премудростями этой тайнописи и стал лихо выбивать тексты и узоры на надгробных плитах. Захоронения здесь шли сплошным потоком, заказы все прибывали, и один гравер явно зашивался. Тогда Вовка поговорил с кем надо, и на кладбище появился второй гравер. Наш с Вовкой одноклассник по имени Серега, бывший инкассатор.

В начале девяностых, когда доходы кладбищенских резко стали падать и дальновидный Вовка, получив предложение заняться бизнесом, ушел с кладбища, Сереге стало неохота одному таскаться туда зимой. Действительно, можно ведь сбрендить в этой будке — как называли тамошний строительный вагончик без колес, — имея в качестве компаньона лишь местного рыжего пса по кличке Олень.

Короче говоря, Серега предложил мне идти к нему негром. Неграми называли тех, кто работал на кладбище, но в штате не состоял. Получали негры в несколько раз меньше, чем сотрудники кладбища, вернее, чем им за ту или иную работу платили клиенты. Разница шла в карман хозяина. Например, на Ваганьковском за спиленное дерево на могиле клиент выкладывал две-три сотни, а негр, который полдня с риском для жизни висел над частоколами оград, отпиливая по кусочку, спуская ветки на веревках, чтобы, не дай бог, не поколоть дорогие надгробия, получал от хозяина четвертной, ну иногда и поллитру. С другой-то стороны, не такие уж плохие деньги. Суточное дежурство в реанимации стоило дешевле, а тут работа на свежем воздухе, творческая.

До этого я относился к работе своих одноклассников невероятно скептически. Даже не потому, что кладбищенские беспардонно наживались на родственниках усопших, завышая официальные цены в десятки раз. Больше удивляло, как можно работать в таком окружении. Особенно после повести «Смиренное кладбище». Полукриминальное занятие для полукриминального люда, явное ощущение дна.

Но голод не тетка. Хорошо быть чистоплюем, но не за триста шестьдесят рубчиков в месяц. Я согласился.

Серега объяснил, чем мне предстоит заниматься, обещал всему научить, рассказал и какой процент мне будет причитаться от того, что получит он сам.

— Леха, дружба дружбой, а табачок врозь!

У каждого ведь свое представление о дружбе и о табачке.

Но на кладбище неожиданно оказалось пустынно и спокойно. Могилы были засыпаны метровым слоем снега, в лесу переругивались редкие вороны, будка грелась двумя радиаторами, в литровой банке бурлил кипяток для чая. Нас никто не беспокоил, кладбище спало. До сезона. Лишь иногда вдалеке, где-то у самой кромки леса, можно было различить группу двигающихся по бескрайнему белому полю людей и красное пятно гроба. Хоронили каждый день.

Я овладел самой несложной операцией гравера, выбивая место под фотку на камне, делая и еще кой-чего, по мелочи. И вдруг мне там стало даже нравиться. Работали мы только по выходным, приезжали рано, затемно, часов в семь утра. Короткий зимний день казался неожиданно длинным. Все это стало чем-то напоминать зимние поездки на дачу.

В конце работы Серега выдавал мои кровно заработанные, на которые я покупал разную еду в магазине около дома. Я подходил, смотрел на новые цены, отличающиеся от тех, к которым все привыкли за десятилетия, по крайней мере на порядок, вздыхал и отважно произносил:

— Мне триста грамм пряников по пятнадцать рублей!

И впивался взглядом в стрелку весов. Каждое деление теперь что-то значило.