Преступление в Орсивале

Между окном и камином – туалетный столик белого мрамора, с множеством кисточек, бутылочек с притираниями и баночек с опиатами и разноцветным гримом; эти принадлежности заставили бы побледнеть от зависти оперную диву. Вдоль другой стены расположились книжные шкафы, уставленные научными трудами. Преобладали книги по физике и химии. Середину комнаты занимал огромный письменный стол, где высились груды газет и всевозможных бумаг, – видно было, что лежат они здесь уже не один месяц.

Но самой необычной, самой удивительной вещью в комнате была висевшая рядом с зеркалом большая черная бархатная подушечка в форме ромба. В нее были воткнуты булавки с блестящими головками, причем головки эти складывались в буквы, составляющие два слова: Эктор и Фэнси. Эти имена, сиявшие серебряным блеском на фоне черного бархата, привлекали ваш взгляд от самой двери и были прекрасно видны из любого угла.

Судя по всему, то была записная книжка Лекока. Она должна была все время напоминать ему о тех, кого он преследует. И, надо думать, на этом бархате сменилось уже немало имен – он был изрядно посечен.

На письменном столе лежало раскрытое недописанное письмо; папаша Планта склонился над ним, но нескромное любопытство его оказалось тщетным: письмо было зашифровано.

Едва старый судья успел хорошенько все осмотреть, как скрип отворяющейся двери заставил его обернуться. Перед ним стоял человек примерно его лет, с почтенной внешностью, с изысканными манерами, несколько плешивый, в очках с золотыми дужками, одетый в халат из тонкой светлой фланели. Папаша Планта поклонился.

– Я жду господина Лекока… – начал он.

Человек в золотых очках весело, от души расхохотался и радостно захлопал в ладоши.

– Да неужто вы меня не узнали, господин Планта? Присмотритесь-ка внимательнее, ведь это я, Лекок!

Чтобы убедить мирового судью, он снял очки. Пожалуй, глаза были Лекока, голос тоже его. Папаша Планта опешил.

– Ни за что бы вас не узнал, – заверил он.

– Я в самом деле несколько изменил свою внешность. Принял облик начальника канцелярии. Что поделаешь – такое ремесло! – Пододвинув гостю кресло, он продолжал: – Приношу вам глубочайшие извинения за то, что при входе вы подверглись столь дотошному допросу. Поверьте, я и сам не рад, что вынужден прибегать к подобным предосторожностям. Я вам уже рассказывал, каким опасностям подвергается моя жизнь; даже дома я не могу быть спокоен. Не далее как на прошлой неделе является посыльный с железной дороги и говорит, что ему велено доставить мне пакет. Жануй – это моя служанка, она провела десять лет в Фонтевро[16], так что нюх у нее первоклассный, – не заподозрив ничего худого, впускает его. Он протягивает мне посылку, я уже готов ее взять, как вдруг – пиф-паф! – раздаются два выстрела. В посылке был револьвер, обернутый в клеенку, а мнимый посыльный оказался беглым каторжником из Кайенны, которого я арестовал в прошлом году. Да, я чудом остался жив!

Эту ужасную историю он рассказал беззаботным тоном, словно речь шла о самом заурядном событии.

– Однако, – перебил он сам себя, – было бы крайне глупо морить вас и себя голодом в ожидании рокового удара. – Он позвонил, явилась усатая дама. – Жануй, – сказал он, – подавай завтрак на две персоны и вино получше, да поторопись.

Судье было нелегко со всем этим освоиться.

– А, вижу, вы смотрите на мою Жануй, – заметил Лекок. – Сущий клад! Холит меня, как ребенка, пойдет за меня в огонь и в воду. А уж какая сильная! В тот раз я ее еле-еле удержал: она чуть не задушила мнимого посыльного. Вообразите, я выбрал ее среди чуть ли не четырех тысяч преступниц, отбывающих наказание, и взял в услужение. Она сидела за детоубийство и поджог. Теперь это честнейшее создание на свете. Готов побиться об заклад: за три года, что она служит в доме, ей ни разу и в голову не пришло украсть у меня хотя бы су.

Папаша Планта слушал вполуха и ждал подходящего момента, чтобы прервать этот поток похвал, воздаваемых Жануй, – похвал, быть может, вполне заслуженных, но, по его мнению, не вполне уместных, и вернуть разговор к вчерашним событиям.

– Быть может, с утра вам не до меня, господин Лекок? – начал он.

– О чем вы говорите? Вы же видели мою вывеску при входе? «Всегда начеку». Нынче утром я уже успел побывать по делам в десяти местах и дать поручения троим подчиненным. Таким, как я, некогда лодырничать! Я даже добрался до «Кузницы Вулкана» и расспросил там о бедняге Гепене.

– И что вам рассказали?

– Мои догадки подтвердились. Он и в самом деле в среду, без четверти десять, разменял у них банкноту достоинством в пятьсот франков.

– Следовательно, он спасен?

– Почти. Спасение будет полным, когда мы разыщем мисс Дженни Фэнси.

Старый судья не сумел скрыть некоторого неудовольствия.

– Ну, это дело долгое, – заметил он, – да и непростое.

– Вот еще! Она у меня здесь, на подушечке, и, если только не случится чего-нибудь из ряда вон выходящего, к вечеру мы ее найдем.

– Вы в самом деле на это надеетесь?