Преторианец

— Но ты с нами или против нас? На чьей ты стороне?

Он боялся за нее, боялся за Клайда, но что тут можно было сделать? Ее жизнь, его жизнь… они имели право жить по-своему. Клайд сам по себе, он чертовски хорошо знал, что делает, и готов был отвечать за последствия. А вот Присцилла… ясное дело, она ребенок, который очень по-взрослому играет в гадкую девчонку. Чем он, Годвин, может ей помочь, как показать ей, что она вредит себе, губит себя?

— Честно, Клайд, я не знаю.

— Ну, старина, мы в твоих руках. Ты это и сам понимаешь, да? Проводишь ее домой? Тони с Максом собрались поиграть в теннис то ли в Версаль, то ли в Сен-Клод, то ли к черту на рога. Они поздно вернутся.

— Клайд, как ты можешь? Она же девочка…

— Ну, оно и так, и не так. А когда речь заходит о девочках — о маленьких девочках — для меня это как опиум, я теряю голову, это во мне, в крови. Это меня погубит, Роджер. Но ты не будь с ней слишком строг, ладно? Она неплохо держалась, при том, что ты застал ее так и все такое… держится, как будто это самое простое дело, но это только маска. А в душе ее это здорово ранило. Постарайся помочь, дружище. Потом еще поговорим. Делай, как считаешь нужным. — Он хлопнул Годвина по плечу. — Я не в том положении, чтобы о чем-то просить.

Годвин со Сциллой пошли долгой дорогой вдоль Сены, изредка переговариваясь ни о чем, перешли на остров Сите и свернули на скамеечку под деревьями. Листья были раскрашены летней пылью. Мужчины в рабочих рубашках, спецовках или жилетах рыбачили у воды, курили, терпеливо сидели над своими удочками, будто время для них ничего не значило. Она ясным взглядом проводила bateau-mouche,отразившийся в темной воде всеми своими огнями, как сверкающий бриллиант.

— Помнишь тот вечер после тенниса?

Она улыбалась пароходику и воспоминаниям.

— Мы с тобой тогда самый первый раз говорили… — Голос был совсем слабым. — А мне кажется, я давным-давно тебя знаю, Роджер. У тебя нет такого чувства?

— Очень даже есть. Мне кажется, мы всю жизнь знакомы.

— Ничего, если я буду ужасно откровенна?

— Сейчас смешно было бы что-то скрывать.

— Ну… это мог быть и ты. Или Макс Худ. Мне нужен был хоть кто-нибудь. И потерпи я еще немного, это мог оказаться…

— У Макса или у меня хватило бы благоразумия…

— Ты правда так думаешь? А я нет. В какой-то момент благоразумие перестает так уж много значить. Я все равно бы сделала то, что сделала. Даже к лучшему, что это оказался Клайд — он для меня меньше значит. Он меня не любит — это ты должен понимать, и уж точно не станет убивать себя.

На ней было платьице и соломенная шляпка со свисающей сзади ленточкой. Он видел ее лицо сбоку: губы, словно вырезанные тонким резцом, чуть вздернутый нос. Она, конечно, была права. Выбери она его, он бы с радостью согласился. Ему представился Клайд, на коленях у нее между ногами, ее твердые бедра, обнимающие его голову, он услышал ее прерывистые вздохи, в которых звучало неотступное желание. Ему хотелось ее поцеловать. Он был всего только человек.

— Клайду все равно, есть ли у меня душа, разум, чувство юмора. Его просто сводит с ума мой возраст и мое тело, то, как я выгляжу… я для него ничего не значу. Вот почему это должен быть Клайд. Глубоко внутри он для меня ничто, и я для него — ничто, если по-настоящему. И я знала, что его мое желание не приведет в смятение или растерянность — я знала, что у него уже есть такой опыт…

— Почему ты говоришь, что это должен был быть Клайд?

— Ну, кто-то должен был появиться. Я же говорю, Роджер, со мной что-то не так. Ох, милый, не заставляй меня объяснять! Я иногда думаю, будь у меня подружка, чтоб посоветоваться, я бы придумала как с этим справиться… я хочу сказать, может, я бы удержалась… Клайд, видишь ли, не первый…

— Сцилла, ради бога…

— Нет, мне надо кому-то сказать. Я никогда ни с кем не могла об этом поговорить. В школе, мне было двенадцать, учитель французского… наверно, я совершенно лишена стыда. У него была жена и маленький болезненный ребенок. Он все время был такой грустный. Как будто обречен. Он сначала хотел только посмотреть на меня… поверить не мог в то, что с ним происходит… — Она улыбнулась про себя. — Сказал, я доказала ему, что Бог есть. А прошлым летом учитель музыки в Швейцарии. Он бывал со мной ужасно груб, и совершенно замучил меня скрипкой, но я должна была получить его… всегда начинается с того, что я замечаю, как они смотрят на меня и не могут перестать… сперва я не понимала, отчего это, хотела узнать.

— Сколько же тебе тогда было? — спросил Годвин.