Преторианец

— Ох, Роджер, — сказала она с привычным легкомыслием. — Не драматизируй. Конечно же, мы еще увидимся. Ты приедешь в Англию и встретишься с нами там — решили, что я буду учиться в Англии, раз уж леди Памела с отцом заключили что-то вроде перемирия. Ну-ка, ну-ка — ставлю пять монет, что ты будешь в Англии к Рождеству и мы все вместе встретим зарю 1928 года! Или, самое позднее, ты приедешь к нам в гости следующим летом, и мы будем вспоминать чудесное лето в Париже, и мы с тобой отправимся вместе в театр или кататься на лодке под сказочными шпилями Оксфорда…

Она улыбалась, предвкушая будущее.

— И можно будет посидеть в саду: я сыграю что-нибудь ужасное на скрипке, а ты станешь уверять меня, что это прекрасно, и почитаешь то, что написал за последнее время, и… Так что не глупи и не нагоняй на меня тоску…

Она сунула ему листок с адресом дома на Слоан-сквер. Он понятия не имел, где расположена эта площадь.

— А теперь обещай мне писать и рассказывать обо всех чудесных местах, где побываешь, и о людях, с которыми встретишься, и сообщай, куда можно написать тебе… Обещай мне, Роджер.

— Я обещаю, Сцилла.

Она поцеловала его совсем как взрослая. Когда она прижалась к нему, его вдруг охватила такая тоска, что на глаза навернулись слезы. Он не сумел бы сказать, о чем тоскует, — должно быть, о неумолимой силе течения жизни, — но о чем бы он ни грустил, в его тоске была она.

В Присцилле что-то было — почти так же, как было что-то в Максе Худе. Никогда еще никто не захватывал так властно его сердце и душу, и он прошептал ей на ухо ее имя: «Сцилла Дьюбриттен», словно заучивал на память заклинание.

Потом она сбежала по лестнице, и он смотрел в окно, как отъехал «роллс-ройс», и в эту минуту он был уверен, что Сцилла Дьюбриттен, куда бы она ни направлялась, уносит с собой его жизнь и радость. Гораздо позже он вспомнил, что забыл расспросить ее о бедняге Клайде. Но это не показалось важным.

К Клотильде приехала жить сестра из Марселя. Клотильда получила место певицы, о котором так мечтала. Они с сестрой сняли другую квартиру, и Годвину стало труднее встречаться с ней, потому что она жила не так близко и была очень занята новой работой.

Она покончила с ремеслом проститутки и благодарила за это Годвина.

Эсми Худ и ее подруга испанка отправились в Мадрид, и Худу стало легче жить. Когда Годвин виделся с ним в последний раз, тот собирался недели две провести с Дьюбриттенами в шато в долине Луары.

— Вдоволь наплаваюсь на лодке, — мечтал Макс, — и наброжусь по холмам. И наиграюсь в теннис с юной леди. Постараюсь не выставлять себя перед ней слишком большим дураком. — Он усмехнулся. — Стальная воля — вот что такое Макс Худ.

— Счастливо, — сказал Роджер.

— Я с тобой еще увижусь, Роджер.

— Надеюсь, что так.

— Можешь смело рассчитывать, старик. В тот самый день, когда ты меньше всего ожидаешь.

— Худ спешит на помощь…

— Случалось и такое, — сказал Макс, и они пожали друг другу руки, и все кончилось.

Мерль Б. Свейн, самый здравомыслящий из их компании, велел Годвину снова взять отпуск, потому что тот много работал, а у Свейна были на него большие планы после возвращения.

Годвин позаимствовал денег у своего издателя, купил маленький красный автомобиль и в сентябре отправился в Биарриц. Было прохладно, с Атлантики дули штормовые ветры, и он лежал на пляже у казино под небом цвета тусклого олова.

Он слишком много пил, и это было на него не похоже. У себя в номере, пока шторм в клочья разрывал ночь, он перечитывал «Ярмарку тщеславия» и вспоминал, как Сцилла сравнила себя с Бекки Шарп. Теперь она, должно быть, вернулась в школу. Школьница.

Вернувшись наконец в Париж, он узнал, что Клайд однажды ночью пытался застрелиться в клубе, но лишь проделал пробоину в заднике эстрады. Голову ему только чуть оцарапало, и к утру он вернулся из больницы, сдал клуб кому-то внаем и отплыл в Нью-Йорк, к отелю Кливленд и великому будущему.

Он узнал об этом от Свейна, как и о том, что Макс Худ был проездом в Париже и спрашивал о Годвине.

— Сказал, ему жаль, что вы разминулись. Сказал, что свяжется. Я сказал, он всегда сможет найти вас через «Геральд».

— Куда он отправился?

— Говорил что-то о сафари, — ухмыльнулся Свейн. — В сердце черной Африки. А может, он меня разыгрывал. Мерль Б. Свейн сказал ему…

Но что сказал ему Мерль Б. Свейн, не имело значения.

«Сердце черной Африки… охота… опять кровавые обряды…» Один из парней Худа пожалел, что не смог уехать с ним.

«Большие планы» оказались серией очерков о главных европейских столицах, Свейн назвал их «путевыми заметками». Так Годвин оказался в Лиссабоне. Был вечер, облака клубились над рекой Тежу, с которой Магеллан начал свое кругосветное плавание. Он зашел выпить кофе в маленькое заведение за колоннадой площади Россио и почувствовал себя покинутым всеми друзьями. Он представлял их лица и гадал, чем они сейчас заняты, и мечтал поговорить с ними, и, конечно, не мог, и было ему чертовски одиноко.