Президентский полк

В тот момент, когда в кабинете старшего оперуполномоченного по особо важным делам Российского национального центрального бюро Интерпола майора Георгия Гольцова заработал факс-аппарат, сам Георгий Гольцов стоял у окна и смотрел на замутненную моросящим дождем Москву.

Российское национальное центральное бюро Интерпола располагалось на восемнадцатом этаже серого бетонного здания, возвышавшегося над безликими кварталами Новых Черемушек. Перед входом прохаживался милицейский прапор с автоматом Калашникова, на вахте дежурил другой прапор, с пистолетом Макарова. Никакой вывески на здании не было, а возле двух телефонов внутренней связи в тамбуре висело объявление: «Справки о судимости выдаются с… до…»

Семнадцать нижних этажей здания занимал ГИЦ — Главный информационный центр МВД, юдоль печали, грустный памятник стране, в которой каждый четвертый гражданин сидел, а каждый сотый сидит. Последний, восемнадцатый этаж выделили российскому Интерполу. Он как бы увенчал собой египетскую пирамиду из уголовных дел, судебных приговоров, агентурных донесений и всей прочей информации, рассказывающей о теневой жизни страны, и связал ее со всем миром, как установленные в верхней точке здания антенны связывают передатчики со вселенским эфиром.

Из окна кабинета Гольцова был виден центральный офис Газпрома, выперший из-под земли как огромный сине-зеленый фаллос, а вдалеке огни рисовали контур высотного здания гостиницы «Украина». Таким образом, Георгий имел перед глазами всю новейшую историю России, воплощенную в камне: сталинские высотки, хрущевско-брежневские коробки и монстр Газпрома — наглый шиш, знак постсоветских времен, порождение огромных дурных денег, неизвестно откуда появившихся и неизвестно кому принадлежащих.

Но Гольцов не думал об истории и ее архитектурных символах, воплотившихся в облике Москвы. Он думал о том, что нужно спускаться вниз, садиться в машину и ехать домой. Поводов задерживаться на работе не было. Поводов неформальных, таких можно придумать сколько угодно. У каждого сотрудника Интерпола, как и у любого следователя, прокурора, да и вообще чиновника, всегда есть куча недоделанных дел, которые не горят, есть не просят и потому откладываются до лучших времен. Но уцепиться за такой формальный повод было бы трусостью и враньем самому себе.

Георгий даже пожалел, что после окончания рабочего дня не пошел с ребятами в «Лес» — так называли бар в столовой соседнего здания, где располагалось множество учреждений, в том числе и редакция «Лесной газеты». Вмазать там сто пятьдесят — и с чистой совестью можно звонить жене: так и так, извини, выпил с ребятами, за руль нельзя, поэтому переночую в кабинете.

Но и это было бы трусостью и враньем. Правда же заключалась в том, что он не хотел ехать домой.

Да, он не хотел ехать домой. Он не хотел видеть поджатые губы тещи и равнодушное лицо жены, отношения с которой разрушались медленно и неотвратимо, как оставленный без хозяйской заботы дом, не хотел погружаться во враждебную ему атмосферу своей двухкомнатной квартиры в подмосковном военном городке. Когда-то хрущевка со смежными комнатами, шестиметровой кухней и совмещенным санузлом была счастьем. Теперь же каждая полочка, любовно сооруженная его руками, вопила о своей убогости и о его неумении жить.

Семейные проблемы как смерть. Для человека, который внутри их, — мука мученическая, ад. Для всех остальных людей — дело житейское. Не от черствости и равнодушия, а оттого что ничем тут помочь нельзя. Чем можно помочь другу, у которого умер близкий человек? Только сочувствием. Чем можно помочь человеку, запутавшемуся в семейной жизни? Ничем. Потому что все советы, которые можно дать, известны заранее и потому бесполезны.

Толчком для этих размышлений Георгию Гольцову послужил разговор с начальником НЦБ Владимиром Сергеевичем Полонским. В восьмом часу вечера в кабинет Гольцова заглянула Зиночка, секретарша Полонского, и сообщила:

— Шеф. Изъявили желание вас увидеть. Главное — не волнуйся. Смотри в глаза, отвечай коротко и точно. И не спорь.

— Неужели я похож на человека, который спорит с начальством? — удивился Георгий.

— Нет, — ответила Зиночка. — Ты похож на человека, который сидит на работе и занимается фигней, вместо того чтобы сидеть дома и смотреть телевизор. Гольцов, ты не хочешь меня соблазнить?

— Жажду. Сейчас закончу фигню, потом поговорю с шефом и начну тебя соблазнять.

— Вот все вы такие! Болтуны! — сказала Зиночка и зацокала каблучками по коридору.

Георгий не обратил внимания на фривольность ее тона. Это была всего лишь форма. Она не значила ровно ничего. Зиночка была симпатичной, с милыми белокурыми кудряшками, с изюминкой, но никто из молодых офицеров Интерпола, людей современных и не слишком отягченных моральными императивами, даже не пытался подбивать к ней клинья. В ней видели товарища. И только. Так установилось. Может быть — к искреннему сожалению Зиночки. Но свой образ она создала сама и была обречена ему соответствовать.