Президентский полк

— Что значит — как? — удивился Георгий неожиданному вопросу.

— То и значит.

— Никак.

— Совсем никак?

— Совсем.

— Ты же там был, — напомнил Полонский.

— Я там не был. Я там воевал. Почувствуйте разницу.

— Долго?

— Полгода. В девяносто пятом и девяносто шестом. В разведке сорок пятого полка ВДВ. Вы же видели мое личное дело.

— Видел. Потому и спросил. Но если не хочешь, не говори.

— Почему? Скажу. Я знаю, что там было в первую войну. Было вот что. Я давал координаты цели с точностью до метра, а наша артиллерия садила по площадям. Как будто меня не слышали. Там вообще никто никого не слышал. Такое у меня создалось впечатление. Каждый слышал только себя. Так было в девяносто шестом. Не знаю, что там сейчас. Я не понимаю, почему началась вторая война. И вообще — война это или не война? Я не понимаю, что там происходит. А чего я не понимаю, о том не берусь судить. Потому и сказал, что к Чечне отношусь никак.

— Ну-ну, не выступай, — проворчал Полонский. — Никак — значит никак. Я почему об этом заговорил. Завтра в Москву прилетает делегация Европарламента во главе с лордом Джаддом…

Георгий помрачнел. Он сразу понял, в чем дело. Прилетает делегация, в ее сопровождении нужно иметь людей, владеющих европейскими языками. В составе делегации англичане, немцы, французы, итальянцы, испанцы. В разговорах между собой они не стесняются в выражениях. Информация об этих разговорах даст возможность принять оперативные меры с целью сгладить негативное настроение европейских парламентариев.

— Послезавтра делегация вылетает в Чечню, — продолжал Полонский. — Меня попросили прикомандировать к ней тебя. Как ты на это?

В последнее время делегации в Чечню прилетали одна за другой — из Евросоюза, из ОБСЕ, из международных правозащитных организаций. Георгий сопровождал их уже два раза, и снова выступать в роли соглядатая ему было в лом. Но и наотрез отказать начальнику НЦБ в его просьбе он тоже не мог — особенно после того, как тот пообещал подписать рапорт об отпуске. В этом смысле психологический расчет Полонского при всей его бесхитростности был точен.

Но Георгий все же сделал попытку отмотаться от этого дела.

— Делегациям конца не видно, — недовольно проговорил он. — А работать когда?

— Ну три-четыре дня погоды не делают. В Чечне у тебя же есть сейчас знакомые, сослуживцы?

— Друзья.

— Вот-вот, — оживился Полонский. — Заодно встретишься с друзьями, пообщаешься, пивка попьете. Чем плохо?

— Чечня не то место, где пьют пиво с друзьями, — хмуро возразил Георгий. — Чечня — то место, где поминают друзей.

— Понимаю, — согласился Полонский. — Это я, Гольцов, очень хорошо понимаю. Что ж, нет так нет. Настаивать не могу.

— Владимир Сергеевич, я не отказываюсь, — решительно заявил Георгий. — Нужно — значит, нужно. Но все это как-то… знаете ли…

Он изобразил такую гримасу, будто ему предстояло съесть гусеницу — сырую и без соли.

— Ну, ну! — поторопил Полонский. — Что?

— Да всё. «Йес, сэр». «Пардон, мсье». «Си, сеньор». А потом один наш полковник спрашивает у другого про меня: «Кто это?» — «Да какой-то шнурок из Интерпола. Холуй».

— Как?! — взъярился Полонский. — Так и сказал?!

Такой реакции Георгий и ждал. Авторитет российского Интерпола был для Полонского больным местом. Очень ревниво он к нему относился.

— Да, так и сказал, — подтвердил Георгий.

— Гольцов, врешь! Честно признайся: врешь?

— Ну вру. Да, вру. Вслух не сказал, но наверняка подумал. И правильно подумал. И не он один так подумал. Я не отказываюсь, — повторил Георгий. — Но знаете, Владимир Сергеевич, это не лучший способ укреплять авторитет российского Интерпола.

Полонский внимательно посмотрел на него и неожиданно усмехнулся:

— Засранец ты, Гольцов, вот что я тебе скажу. Но мысль подсказал конструктивную. Под этим соусом я их всех и пошлю. Нашли, твою мать, холуев. В Интерполе холуев нет!

Он поставил на рапорте резолюцию «Согласен» и размашисто расписался.

— Отдай в кадры. Свободен. А про то, о чем мы говорили, серьезно подумай.

— Про Чечню?

— Про семью.

— Обязательно подумаю, — пообещал Георгий, хотя и понятия не имел, о чем тут думать.

Он сказал начальнику НЦБ правду: дома у него было плохо. Но он сказал не всю правду.

Дома у него было не просто плохо, а очень плохо.

Сын. В этом и была неразрешимость проблемы. Георгий понимал, что не он первый и не он последний, но что-то мешало ему смириться с проторенностью лежащей перед ним житейской колеи.

Яцек Михальский, единственный человек, посвященный в личную жизнь Георгия, к семейным неурядицам друга относился без малейшего сочувствия. Сам он был женат раз пять или даже шесть, он точно не помнил, от каждого брака были дети. Он разбрасывал семя свое со щедростью сеятеля, широкими движениями кидающего зерно во влажную, прогретую весенним солнцем пашню. Всхожесть была высокой. При этом со всеми женами, с мужьями жен и с детьми, своими и не своими, он был в прекрасных отношениях, ему везде всегда были рады. Не только потому, что привозил деньги, но и потому, что вносил в их жизнь струю здорового жеребячьего оптимизма.