Президентский полк

Георгий познакомился с Яцеком в Вильнюсе, куда лейтенанта Гольцова направили служить после окончания Львовского военного училища. В штабе Прибалтийского военного округа Георгий числился старшим референтом-переводчиком, но занимался тем, что на служебном языке именуется специальными информационными мероприятиями, а говоря просто — политической разведкой и планированием контрпропагандистских акций. Он за много месяцев до штурма Вильнюсского телецентра спрогнозировал социальный взрыв. На его докладные не обращали внимания. Ни в Вильнюсе, ни в Москве. Он оказался в положении синоптика, который по показаниям приборов предсказывает грозу, а ему не верят: «Какая гроза? Солнышко за окном, сам смотри, не может быть никакой грозы».

Единственным человеком, который серьезно отнесся к прогнозам Георгия, был оперуполномоченный КГБ капитан Михальский. После окончания Высшей школы КГБ он успел пару лет повоевать в Афгане, а в Литве курировал Клайпедское пароходство. Он был азартным заводилой в любой компании, считался человеком веселым и легкомысленным. Но, когда нужно, умел был серьезным.

Яцек внимательно изучил все материалы Георгия, задал несколько вопросов по делу и подвел итог:

— Они тебя не услышат. Они никого не услышат. Потому что они не в состоянии слышать правду.

— Что же делать? — спросил Георгий.

— Я не даю бесплатных советов. Это решать тебе. Мне интересно, как ты поступишь.

Расстались они довольно холодно, не подозревая, что с этого разговора начнется их многолетняя дружба.

Незадолго до черного для Литвы 11 января 1991 года Георгий очень резко выступил на совещании в республиканском ЦК — о том, что необходимо предпринять самые срочные меры, чтобы не допустить кровопролития, какое уже случилось в Тбилиси. Восприняли его выступление враждебно. Мальчишка, сопляк лезет учить секретарей ЦК. Но слухи о его выступлении разошлись по Вильнюсу.

После совещания к Георгию подошел Яцек Михальский.

— Хочешь знать, что я обо всем этом думаю? — спросил он.

— Нет, — ответил Георгий.

— А я все-таки скажу. Выступил глупо, совершенно бесполезно, но хорошо. Хорошо выступил, парень. От души. Уважаю. Держи пять. С этого дня можешь рассчитывать на меня. Во всем. И когда я говорю «во всем», это и значит во всем.

Случай доказать это представился быстро. Через месяц после штурма телецентра, на рассвете, к дому Георгия подкатили пять полицейских машин. Возглавлял оперативную группу следователь Генеральной прокуратуры Литвы. У него был ордер на арест старшего лейтенанта Гольцова. Выступление Георгия на совещании в ЦК расценили как призыв к введению в республике военного положения — к оккупации свободной Литвы. Но Георгия дома не оказалось. За час до приезда полицейских к нему ворвался Яцек Михальский. По своим каналам он узнал о готовящемся аресте и увез Георгия. На ноги подняли всю полицию, перекрыли выезды из города, вокзалы и аэропорт. Но Гольцов исчез.

Вечером того же дня из припортового бара в Клайпеде вывалилась группа пьяных русских матросов с лесовоза «Капитан Судейкин», проследовала к своему судну, оглашая причалы нестройным пением и крепким матом, разметала дежуривших у трапа пограничников и полицейских и скрылась в недрах лесовоза. Через час «Капитан Судейкин» снялся с якоря и ушел в Лондон с грузом архангельской древесины. В экипаже судна был один лишний — «опасный государственный преступник» Георгий Гольцов.

Георгий не рискнул сразу прийти в советское посольство и рассказать правду о том, каким образом оказался в Великобритании без загранпаспорта, без виз, без денег и с единственным документом — водительскими правами. Матросам с «Капитана Судейкина», принимавшим участие в организованной Яцеком Михальским отвальной пьянке, это могло выйти боком — запретом на загранку. Поэтому он дождался, когда лесовоз разгрузится и уйдет из Лондона, и лишь после этого явился в посольство и чистосердечно признался: пил с какими-то моряками в Клайпеде, перебрал, утром обнаружил себя на борту, потом его похмелили и высадили в Лондоне. Он даже не знал, что это Лондон, и очень удивился, когда узнал. С кем пил, не помнит. На каком судне, не помнит. Ничего не помнит. При всей топорности легенда несла в себе кондовую житейскую убедительность и трудно поддавалась проверке.

В посольстве судорожно посовещались, послали запрос в Москву. В ожидании ответа Георгия поселили в подвальной комнате, очень похожей на камеру следственного изолятора. Но кормили хорошо и разрешали гулять в ограде посольства.