При дворе двух императоров (воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II)

Отец провел у меня вчерашний день. Он с головой увлечен столами, не только вертящимися, но и пророчествующими. Его медиум находится в общении с душой Константина Черкасского, которая поселилась в столе после того, как, проведя жизнь далеко не правоверно и благочестиво, ушла из этой жизни не совсем законным образом (утверждают, что он отравился). Теперь эта душа, став православной и патриотичной, проповедует крестовый поход и предвещает торжество славянской идеи. Странно то, что дух этого стола как две капли воды похож на дух моего отца; та же политическая точка зрения, та же игра воображения, тот же слог. Этот стол очень остроумный, очень вдохновенный, но его правдивость и искренность возбуждают во мне некоторые сомнения. Мы часами говорили об этом столе, отец страшно рассердился на меня за мой скептицизм, и хотя я отстояла независимость своего мнения, однако душа моя была очень смущена, и я поспешила отправиться к великой княгине, чтобы восстановить нравственное равновесие своих чувств и мыслей. Какая разница между натурой моего отца, его умом, таким пламенным, таким блестящим, таким острым, парящим так смело в сферах мысли и особенно воображения, но беспокойным, нетвердым в области религиозных убеждений и нравственных принципов, и натурой великой княгини, с умом совершенно другого рода, глубоко коренящимся в «единственном на потребу»! Какой душевный мир я испытываю, когда после этих столкновений с отцом я нахожусь опять с ней, какое успокоение нахожу при соприкосновении с этой душой, чистой и прямой, с этим умом, рассудительным и трезвым! Для нее религия не есть игра воображения, это сосредоточенная к серьезная работа всего ее внутреннего существа.

15 ноября

Наследник цесаревич говорил сегодня на вечере у цесаревны, что утром получена из Вены телеграмма с известием, что турки соглашаются вступить в переговоры. Он имел вид озабоченный и добавил: «Вести переговоры, но на каких началах? Все равно все придется начинать сызнова». «Надо бы предложить туркам переехать», — заметила я. «Вот это хорошо, — сказал, смеясь, великий князь — этим я был бы очень доволен». Во время чая наследнику цесаревичу подали телеграмму от государя. Он прочел ее, и лицо его прояснилось. «Английские и французские флоты вошли в Черное море, — сказал он — тем лучше, это делает войну неизбежной»[45]. Эти слова в его устах знаменательны. Великий князь слишком привык к сдержанности, чтобы позволить себе высказать подобное мнение, если бы его не разделял государь. Весь вечер разговор шел о политике. Я спросила великого князя, почему мы не обращаемся с призывом к христианскому населению, находящемуся под игом магометан и ожидающему только одного слова России, чтобы восстать против своих угнетателей. Он мне ответил, что этого еще нельзя сделать, что, до тех пор пока наши войска не перешли через Дунай, невозможно организовать движение и что оно ни к чему не приведет. Этот ответ успокоителен, так как в публике существует уверенность, что император Николай не хочет пользоваться помощью христианского населения Турции против султана, чтобы не поколебать принципа подчинения законной власти, которого он сам является первым защитником…

От великой княгини я поехала к графине Блудовой; она передала мне записку Александра Попова и записку Погодина все по тому же вопросу о войне, в смысле совершенной необходимости действовать открыто и смело, не рассчитывая на помощь Запада и не добиваясь ее. Мне поручено передать эти записки цесаревне.

16 ноября

Я видела Рашель в драме «Полиевкт», немедленно после которой она декламировала языческую оду «Гораций и Лидия», чтобы показать все разнообразие своего таланта. Из театра я поехала к Софье Мещерской и застала у нее писателя И.С. Тургенева. Его разговор, блестящий и остроумный, недостаточно содержателен. Это набросок, отлично схватывающий контуры вещей, но не передающий ни красок, ни форм.

1854 год

1 января

Наступил Новый год. Я встретила его с стесненным сердцем, ибо, как всегда, в нем кроется неведомое. Вечер под Новый год я провела у императрицы, где говорили о войне и щипали корпию для армии. В одиннадцать часов подали шампанское, поздравили друг друга, и императрица отпустила нас: так принято в царской семье, чтобы к двенадцати часам каждый удалялся к себе. М-elle де-Грансе, Александра Долгорукая и я подождали цесаревну, когда она проходила, чтобы пожелать ей счастливого Нового года…

2 января

Мы спустились к чаю к цесаревне. Великая княгиня Ольга (Николаевна)[46]

дала ей знать, что она проводит вечер одна и просила ее зайти к ней вместе с нами. У меня не было перчаток, цесаревна дала мне пару своих. У великой княгини Ольги были только ее фрейлина Эвелина Массенбах[47] и Анолита Виельгорская[48]. Мы занялись гаданиями, давали петуху клевать овес, топили олово.

1 марта