При дворе двух императоров (воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II)

Бал у английского посла, лорда Гранвилля. Для танцев была устроена палатка, довольно просторная, но в ней все-таки было тесно вследствие большого скопления народа. Съехался весь город с предместьями. По словам самого посланника, на балу появилось с полсотни человек, которых он не приглашал. Таково чувство собственного достоинства наших милых соотечественников! Надо сказать, что во время коронации не приходилось гордиться нравами нашего милого общества, оно выказало печальное неумение вести себя и владеть собой. Бал лорда Гранвилля не стоил того, чтобы стремиться на него с таким азартом. Во-первых, давка в танцевальном зале была так велика, что после первой же кадрили пропало все мое мужество, и я искала убежища в соседнем салоне. Кроме того, с люстр струился дождь растопленного воска. Смешно было видеть, как люди, которым на лицо или на плечи падала эта жгучая роса, подпрыгивали, делая страшные гримасы. Освежающих напитков совсем не было. Буфет, очень небольшой и плохо сервированный, до такой степени был осажден толпой, что не было никакой возможности добыть даже стакан лимонада. За ужином дело обстояло еще хуже. Приборов хватило только на половину приглашенных; остальная половина, ворча, сидела с пустым желудком в соседних салонах. Отсутствие ужина было очень чувствительным ударом для русских патриотов; все те, которых война не сделала врагами Альбиона, стали таковыми по этому поводу.

24 сентября

Государь и его семья вернулись сегодня в Царское. День был пасмурный, холодный и дождливый, настоящий северный осенний день. Какая тишина! Какое уединение! Передо мною парк с деревьями, обнаженными осенним ветром, большие лужайки, покрытые сухими листьями; вокруг меня ни звука, ни малейшего движения. Мне кажется, что все это сон. Я ли это, которая еще вчера была в Кремле среди шума и толпы? Какой контраст между этими пятью неделями блестящей фантасмагории, этим непрерывным рядом празднеств, пиршеств, балов, этим ни с чем не сравнимым по богатству и пестроте калейдоскопом незнакомых лиц, мелькавших перед нами среди моря света, драгоценных каменьев, цветов, кружев, золотого шитья, газа, и — величественным и безмолвным дворцом в Царском, в котором мне предстоит проводить теперь длинные осенние месяцы. Я воспользуюсь этим временем, чтобы привести в порядок в своей голове и в своем дневнике смутные и блестящие воспоминания. Ах, не обо всем этом шуме я жалею! Он меня очень утомил. Тем не менее я плакала вчера, покидая Москву: под этим бальным нарядом, который на нее нахлобучили на время, я нашла свою старую и подлинную Москву, город старых и благочестивых преданий, которому нет равного. Москва — это город прошлого, не того мрачного прошлого, которое на каждом шагу бросает вам в лицо свое memento mori[105]показывает вам свой уродливый лик, но того прошлого, которое любит и благословляет, как ласковая улыбающаяся бабушка, которое внушает радость и надежду на будущее…

1857 год

18 февраля

Вчера вечером я узнала довольно интересные подробности о деле m-lle Анненковой, возбудившем прошлой осенью всеобщее любопытство и всякие догадки. Вчера вечером за чаем государь получил депешу от великой княгини Марии Николаевны, в которой, между прочим, она говорила, что m-lle Анненкова снова исчезла, после того как ее одно время разыскал ее отец. Завязался разговор на эту тему, и государь и государыня рассказали мне следующую историю, в которой очень трудно разобраться. Во время нервных припадков m-lle Анненкову магнетизировала великая княгиня Александра Иосифовна. Анненкова впадала в состояние сомнамбулизма, во время которого ей бывали откровения из сверхчувственного мира; она видела сонмы небесных сил, впадала в экстаз, вступала в сношения с духами; ей являлась Мария-Антуанетта, которая открыла ей, что она вовсе не то лицо, за которое себя считает, — не дочь своего отца, но дочь герцога Ангулемского и одной датской принцессы, правнучка Карла X и внучатая племянница Людовика XVI и Марии-Антуанетты, доказательство чему она найдет на образе, находящемся у ее так называемого отца, который сомнамбула описала. Образ действительно нашелся у г-на Анненкова и был прислан сюда. С обратной стороны образ был покрыт розовой тафтой, а под тафтой на доске оказалась надпись: «Этот образ принадлежит Марии Бурбон».