При реках Вавилонских

– Да. И действовать нужно именно сейчас, пока господствует такое настроение. Я до сих пор боюсь, что случится нечто непредвиденное и все вернется к старому. Какой-нибудь инцидент. Непонимание. – Он подался к ней через стол. – Все обстоятельства – социальные, исторические, экономические, военные и политические – складываются сейчас в пользу мира на Святой Земле. Ситуация уникальная, такой не было тысячу лет. К тому же весна. Почему бы нам не договориться, а? – Он поднялся. – Но мне было бы спокойнее, если бы мы находились уже в Нью-Йорке и конференция уже началась. – Он снова посмотрел на улицу. – Кажется, это наши самолеты. Давайте посмотрим.

Посетители кафе торопливо выходили из заведения. С севера к аэропорту Лод приближались два «конкорда». Когда первый начал снижаться, заходя на посадку, люди увидели на его белом хвосте голубую Звезду Давида. В толпе, состоявшей примерно поровну из арабов и евреев, раздались несмелые аплодисменты.

Прикрыв глаза от солнца, Мириам Бернштейн следила за тем, как самолеты развернулись, чтобы подойти к полю с восточной стороны. Дальше, за аэродромом, над равниной высились Самарийские холмы. Только теперь она заметила, что ночью распустились цветы миндаля и все склоны покрыты белыми и розовыми облачками. На скалистых подножиях высыпали нежно-зеленые и ярко-красные анемоны, кремовые люпины и желтые маргаритки. Ежегодное чудо возрождения свершилось, и вместе с полевыми цветами, оживленными хамсином, над Святой Землей забрезжила надежда на долгожданный мир.

Так казалось.

* * *

Том Ричардсон и Тедди Ласков вышли из кафе и сели в желтый «корвет» полковника. Как всегда по пятницам, движение в Тель-Авиве было напряженное, и машина едва ползла от светофора к светофору. Когда они в очередной раз остановились на красный свет в квартале от Цитадели, Ласков открыл дверцу:

– Спасибо, Том. Дальше я пройдусь пешком.

Американец посмотрел на него:

– Хорошо. Попытаюсь увидеть тебя до начала кутерьмы.

Ласков уже поставил ногу на землю, когда почувствовал руку Ричардсона у себя на плече, и оглянулся.

Несколько долгих секунд американец молчал, потом негромко, но твердо сказал:

– Послушай, ты там, наверху, не торопись нажимать на спусковой крючок. Нам не нужны никакие инциденты.

Ласков ответил холодным взглядом черных глаз. Брови его решительно сдвинулись к переносице. Голос прозвучал громко и отчетливо, перекрывая уличный шум:

– Нам они тоже не нужны, Том. Но сегодня на этих птичках полетят лучшие люди нашей страны. Если на радаре моего истребителя появится что-то, пусть даже отдаленно напоминающее военную цель, и если это что-то окажется в радиусе действия моих ракет, я сшибу эту штуку с проклятого неба. Я не буду смотреть, что там выскочило – разведчик, случайный пассажирский самолет или что-то еще. Сегодня пусть лучше мне никто не попадается под руку.

Он выбрался из машины и решительно, словно собирался разбираться с учиненной в казарме дракой, зашагал по улице.

Светофор показал «зеленый», и Ричардсон покатил дальше, вытирая с лица пот. На бульваре царя Саула он повернул вправо. Перед глазами все еще стоял Ласков, большой, плотный, обманчиво неуклюжий. Человек, взваливший на свои широкие плечи огромную тяжесть. В мире не было, наверное, крупного военного начальника, который не боялся бы стать виновником развязывания Третьей мировой войны. Тедди Ласков, старый солдат, нередко повышал голос, но Ричардсон знал, что если его другу придется принимать быстрое и ответственное оперативное решение, то он примет верное.

Ричардсон повернул на улицу Хайаркон и остановился возле американского посольства. Поглядывая в зеркальце заднего вида, пригладил влажные волосы. День начался плохо.

Высоко над головой в голубом небе появились два белых «конкорда». Заходя на посадку, они разворачивались к аэродрому Лод, и в какой-то момент траектории их движения пересеклись и дельтовидные крылья образовали Звезду Давида.

* * *

Разглядывая в полевой бинокль аэродром Лод, Сабах Хаббани медленно пережевывал питу. Потом опустил бинокль. Внизу, на равнине Шарона, вспаханная земля напоминала густой, жирный шоколад. Между возделанными полями снова расцвели полевые цветы, как расцветали бесчисленное множество раз еще до Соломона. На этом ярком фоне выделялось серое пятно военной тюрьмы в Рамле, где томились, бесцельно растрачивая жизнь, многие его братья. Южнее скалистые Иудейские горы, бурые еще несколько дней назад, покрылись ковром из красных и белых, желтых и голубых полевых цветов. Вокруг покачивались иерусалимские сосны, высаженные в соответствии с программой озеленения страны. Древняя земля Палестины, земля его детства, прекрасная и удивительная. Надо признать, евреи сделали ее еще краше. И все-таки…