При свете Жуковского. Очерки истории русской литературы

Царь и царевич неспособны на благодарность. Правда, спасенный Серебряным и разбойниками от смерти царевич говорит «спасибо» избавителям «ласково, без обычного своего высокомерия» (258), но вскоре меняет тон: «А знаешь ли ты, – продолжал строго царевич, – что таким князьям, как ты, высокие хоромы на площади ставят и что ты сам своего зипуна не стоишь?», а после отказа Перстня от заступничества возмущается: «Как <…> ты не хочешь оставить воровства своего, когда я сам тебе мой упрос обещаю? Видно, грабить-то по дорогам прибыльнее, чем честно жить» (260). В эпизоде даны две ясные отсылки к «Капитанской дочке»: сперва царевич вспоминает песню «Не шуми, мати зеленая дубровушка» (она поется на пирушке Пугачева в Белогорской крепости), а затем варьирует суждение Гринева о калмыцкой сказке[269], но новый контекст создает принципиально новый смысл: не сознание грешниками своей вины («о хоромах высоких среди поля чистого, о двух столбиках с перекладинкой» задумываются разбойники в предшествующей главе, прямо перед тем, как напасть на опричников у Поганой Лужи и невольно спасти царевича – 251) и смелое отстаивание перед лицом сильного своих убеждений, а жесткая констатация «закона», не знающего снисхождения. Царевич убежден, что разбойники были обязаны его спасти, а он им ничего не должен

[270]. Аналогично и царь вовсе не награждает Серебряного за его подвиг[271]

. Строя эпизод на основе песни о гневе Грозного на сына (и приведя в тексте ее вариант по сборнику И. П. Сахарова «Песни русского народа»), Толстой опускает представленный в большинстве версий финал, где царь жалует спасителя (шурина по первой жене Никиту Романовича Захарьина-Юрьева) селом, в котором могут укрыться согрешившие: «Кто церкву покрадет, мужика ли убьет, / А кто у жива мужа жену уведет / И уйдет во село во боярское / Ко старому Никите Романовичу, – / И там быть им не в выдоче»[272]. Эта маркированная лакуна указывает на связь неблагодарности царя и его неспособности быть по-настоящему милостивым.

Милость Грозного фиктивна, что подчеркнуто «сдвинутым» цитированием пугачевских эпизодов «Капитанской дочки». Честные ответы Серебряного на царские вопросы о столкновении князя с опричниками обрекают героя на казнь (формально приговор произносится хором опричников, но они лишь угадывают уже принятое царем решение). Смелое заступничество Максима Скуратова формально склоняет царя к милости, скорее всего – лицемерной: царь полагает, что Серебряный уже казнен, и обвиняет в том своих присных: «Это вы, окаянные <…> это вы всегда подбиваете меня кровь проливать!» Узнав, что Годунов задержал казнь («На милость образца нет»), царь говорит ему: «Ты один знаешь мое сердце. Ты один ведаешь, что я кровь проливаю не ради потехи, а чтобы измену вывести. Ты меня не считаешь за сыроядца». И ниже, обращаясь к Серебряному: «ты да Борис, вы одни познали меня. Другие не так мыслят; называют меня кровопийцею, а не ведают того, что, проливая кровь, я заливаюсь слезами» (223, 225). Грозный здесь почти дублирует Пугачева: «Ты видел, что мои ребята смотрели на тебя косо; а старик и сегодня настаивал, что ты шпион и что надобно тебя пытать и повесить; но я не согласился <…> Ты видишь, что я не такой кровопийца, как говорит обо мне ваша братья»[273]. Разница в том, что самозванец говорит правду (Белобородов действительно требовал пытки и казни для Гринева[274]

), а царь лукавит и оправдывает свои деяния. Решив быть милостивым с Максимом, царь, выслушав новую порцию правды (и подстрекательства царевича), не выдерживает роли и готов разгневаться (224); Максим избегает наказания только потому, что Малюта выгоняет его из палаты. Мужественные ответы сошедшего с плахи Серебряного царю импонируют, но к милости не ведут: он грозит земцам, обещает князю взыскать с него при новой вине и за старую и требует от князя клятвы, что тот всегда будет «ожидать наказания», какое царь захочет наложить (226) – ср. пугачевское «Казнить так казнить, миловать так миловать» после отказа Гринева «по крайней мере <…> не служить» против самозванца[275]. Условна и последняя милость царя Серебряному: простив «вторую вину» (сопротивление громящим дом Морозова опричникам) и вновь убедившись, что князь не может служить в опричнине, царь презрительно отпускает Серебряного и станичников к Жиздре (по сути – на смерть).