Моя гипотеза расходится с общепринятым в социальных науках подходом «никаких ограничений», согласно которому человеческий мозг способен воспринять любую форму культуры. На самом деле природу и культуру связывают гораздо более сложные отношения. Наш геном – продукт миллионов лет эволюционной истории – определяет жесткую (хотя и частично модифицируемую) мозговую архитектуру, которая накладывает серьезные ограничения на то, чему мы можем научиться. Новые культурные изобретения могут быть приобретены только в той мере, в какой они отвечают особенностям устройства нашего мозга. Многие подобные артефакты имеют мало общего с естественным миром, в котором мы эволюционировали, – ничего в дикой природе даже отдаленно не напоминает страницу книги. Однако каждый из них должен найти в мозге свою «экологическую нишу», или нейронную цепь, выполняющую более или менее схожую функцию и обладающую достаточной гибкостью, чтобы быть перепрофилированной на новую задачу.
На ум приходит «экзаптация» – классическая дарвиновская концепция, сформулированная Стивеном Джеем Гулдом[242]
. Экзаптация – это переориентация древнего биологического механизма на функции, отличные от первоначальных. Прекрасный пример – крошечные косточки в среднем ухе, которые кажутся идеально приспособленными для усиления звуковых колебаний: эволюция выточила их из челюстных костей древних рептилий. В своей часто цитируемой статье Франсуа Жакоб изобразил эволюцию как неутомимого мастера, который хранит кучи хлама на своем заднем дворе и время от времени собирает из него новые приспособления[243]. Согласно моей гипотезе, культурные изобретения возникают аналогичным образом – в результате рекомбинации древних нейронных цепей в новые культурные объекты, полезные для человека и достаточно стабильные, чтобы передаваться от одного мозга к другому.В случае культурного научения «переделка» мозга происходит быстрее, чем при медленной биологической эволюции. Изобретение нового культурного инструмента может занять всего несколько недель или месяцев (даже если для его распространения на широкую популяцию потребуется несколько поколений). Кроме того, создание культурных объектов основывается на нейронных механизмах научения, не требующих каких-либо изменений в геноме. Учитывая эти фундаментальные различия между биологической и культурной эволюцией, я хотел бы ввести новый термин – «нейронный рециклинг». Он позволяет качественно описать культурные изменения, которые происходят в нашем мозге[244]
.Под нейронным рециклингом я подразумеваю частичное или полное вторжение культурного изобретения на территорию коры, изначально развившуюся для другой функции. Слово «рециклинг» предполагает быстрые изменения, происходящие всего за несколько месяцев. Словарь Мерриам-Уэбстер определяет его как «повторное прохождение через ряд изменений» и «приспособление к новому способу использования». В моем родном французском языке глагол
Слово «рециклинг» также подразумевает, что нейронная ткань, поддерживающая культурное научение, – это не чистый лист. Она наделена свойствами, которые ограничивают сферу ее применения. Переработанное стекло или бумагу нельзя превратить в любое новое изделие. Эти материалы обладают внутренними физическими качествами, делающими их более пригодными для одних целей, чем для других. Точно так же каждая область коры или нейронная сеть, в силу своей коннективности, генетических предрасположенностей и механизмов научения, обладает внутренними свойствами, поддающимися лишь частичной модификации в процессе культуроосвоения. Если моя гипотеза нейронного рециклинга верна, то культурное научение никогда не «стирает» полностью эти существующие ранее склонности – оно просто их обходит. В результате от культурных объектов не следует ждать бесконечной гибкости и адаптируемости. Диапазон человеческой культурной вариативности определяется ограничениями наших нейронных сетей.
Рождение культуры