Прямое попадание

Башенин не мог не понимать, что вылет будет не из легких, что немцы на аэродроме сидеть сложа руки, особенно после того как они там побывали накануне, не будут. Но ни о чем таком не думал. Больше того, он опять, как и во время бритья, испытал даже что-то вроде злорадства, когда, уже получив задание, появился на стоянке своей эскадрильи и увидел, как оружейники подвешивали под их самолет бомбы. Бомбы были пузатые, толстолобые, будто нагулявшие жиру сомы, и лебедки, с помощью которых оружейники подвешивали их под крылья самолета, визжали на все голоса, а Башенину, не спускавшему с них сумрачного взгляда, казалось, что это визжали не лебедки, а сами бомбы, заранее радующиеся возможности ахнуть, когда придет черед. Музыкой прозвучал в его ушах и грохот опробуемых пулеметов, когда, после подвешивания бомб и установки на них взрывателей, оружейники приступили к проверке стрелкового вооружения. И уж совсем у него сладко заныло под ложечкой, когда техник самолета, румянощекий Игорь Смажев — это уже после, как оружейники, сделав свое дело, почтительно отошли в сторонку, — ловко, как обезьяна, забрался в кабину и запустил моторы. Моторы взялись хорошо, почти сразу же один за другим, и их протяжный гул, тут же слившийся с гулом других самолетов и оттого как бы набравший дополнительную силу, заставил Башенина пережить тот ни с чем не сравнимый момент, когда тебе, уже начисто оглушенному и чуть ли не парализованному, вдруг начинает казаться, что в мире ничего другого, кроме вот этого неистового гула, исходившего вроде уже и не от двух стальных глоток, а откуда-то из-под земли, из самых ее сокровенных глубин и готового разнести все вокруг, не существует — не существует ни неба, ни земли, ни самолета с крутящейся сталью винтов, ни тебя самого, а только вот этот, ознобно стягивающий кожу на висках, гул, оборвись который ненароком на какое-то мгновенье — и все вокруг исчезнет.

С редким удовольствием, словно после великого воздержания, а вовсе не машинально или там за компанию как обычно, выкурил он и папироску перед тем, как забраться в кабину. И он бы выкурил, наверное, вторую, и он полез было в карман за этой второй, но зеленая ракета, прочертившая в этот момент небо над стоянкой, заставила его вскинуть голову, проследить за полетом этой ракеты, а затем сунуть портсигар обратно в карман комбинезона и поспешить к открытому люку самолета — время было выруливать на старт.

Взлетали они с Овсянниковым одними из последних. Сначала взлетела первая эскадрилья, которую возглавлял сам командир полка, за нею — вторая. Третья эскадрилья поднялась в воздух последней, когда песок на полосе уже был высушен до белизны.

Перед тем как дать моторам газ, Башенин обернулся к Овсянникову и значительно пообещал:

— Сейчас, Глебушка, ты увидишь самый что ни на есть идеальный взлет. Провалиться мне на этом месте! Смотри! — и не успел Овсянников удивиться этим его необычным словам и что-либо ответить, как он, мгновенно посуровев лицом, выпрямился всем туловищем, будто аршин проглотил, и неторопливо, с выдержкой, послал секторы газа вперед. Самолет, словно его дернуло током, вздрогнул, что-то глухо вызвенел в своей металлической утробе, напрягся до предела, затем, как бы пробуя прочность тормозов, рванулся всеми восемью тоннами веса вперед. Но тормоза держали его крепко, и тогда, охнув от возмущения и осев на хвост, он вдруг взвыл от боли во весь голос, забился в судорогах всем телом, взвихрив, позади себя крутое облако пыли.

Башенин тоже почувствовал, как его забило той же дрожью, что и самолет, и тоже напрягся всем телом, но тормоза отпускать не спешил, выждал еще немножко, и лишь когда моторы накричались досыта и гул их перешел в неистовый протяжный вой, тормоза отпустил. И тут же, будто размотав клубок, серой гадюкой метнулась под самолет земля, и подскочил горизонт, и засвистел ветер за фонарем кабины, и вскоре, еще не успел песок, взвихренный тугими струями из-под винтов, отбарабанить по обшивке фюзеляжа, самолет, будто и не нес под крыльями четыре тяжелых бомбы, уже висел над землей — на земле оставалась лишь его тень.

Башенин, явно довольный и собою и вообще всем на свете, вызывающе обернулся к Овсянникову, и его взгляд был красноречивее слов. «Ну что, скажи, что это не идеальный взлет?» — казалось, даже не говорил, а чуть ли не кричал этот его взгляд. И Овсянников понял, что Башенин сегодня в ударе и сегодня все у них будет получаться лучше не надо.

* * *