Прямое попадание

— Я, грешным делом, сначала подумал, что это «мессер» или «юнкерс», «лаптежник» [13] какой-нибудь заходил на посадку да и врезался в сопку. Мало ли там что у них могло случиться: отказал мотор или летчик был ранен, потерял сознание. А тут вон оно что, оказывается, наш стрелок-радист его уложил. Ничего себе — и штурман полка с приятным удивлением поглядел на Кошкарева, который, очутившись неожиданно в центре внимания, стоял сейчас с таким видом, словно по нему палили изо всех орудий мира.

Командир тоже не без улыбки посмотрел в его сторону, только в отличие от штурмана счел нужным добавить:

— Но зачем было оригинальничать — не понимаю? Сбили и не докладываете. Честное слово, первый раз такого оригинала за всю войну вижу. У нас в полку были стрелки-радисты, которые и не сбивали, да говорили, что сбивали. Покажется такому в горячах, в пылу боя, как говорится, что сбил, он и кричит на всю ивановскую: сбил, сбил. А на самом деле только порох зря пожег. Знавал я таких. А этот, наоборот, сбил и молчит.

Дешифрирование аэрофотопленки, произведенное тут же, после вылета, — последний самолет в полку для фотографирования результатов бомбометания был специально оборудован двумя аппаратами — тоже показало, что темное пятно возле аэродрома было бесспорно врезавшимся в лес одномоторным самолетом, скорее всего «Мессершмиттом-109».

Так Кошкарев, вместо ожидаемых насмешек, стал героем дня. И был рад.

Но больше Кошкарева этому радовался Башенин.

* * *

Через день на фронте началось общее наступление.

Полк участвовал в авиационной подготовке этого наступления, и, возвращаясь с задания, летчики видели, как по дорогам, поднимая тучи пыли, пошла вперед матушка-пехота, двинулись танки, орудия, потянулись нескончаемые вереницы машин и повозок. С высоты было видно, как в гуще этой движущейся массы людей и техники беспрерывно вспухали белые облака разрывов, как ветер смешивал эти облака с дымом больших пожаров, тоже возникших уже повсюду, докуда только хватал глаз.

Необычно стало и в воздухе. Раньше, до наступления, когда фронт был стабильным, встретить за линией фронта даже небольшую группу своих самолетов было почти невозможно, разве только в исключительных случаях, А сейчас наши самолеты были видны повсюду. Особенно много было штурмовиков. Держась много ниже бомбардировщиков, они расчищали путь пехоте и танкам, кружились вокруг мостов, переправ, скоплений машин. Потом навстречу бомбардировщикам прошли два торпедоносца, которых, как в полку знали, на этом участке фронта до наступления не было. Стало быть, это были «варяги», из морской авиации, переброшенные сюда с другого участка. Торпедоносцы промчались совсем близко, почти на одной высоте с бомбардировщиками, и, хотя опознавательные знаки разобрать на встречном курсе не удалось, торпеды, что висели у них под животами, увидели все, потому что не увидеть их было просто невозможно — размерами торпеды были чуть меньше самих торпедоносцев, это были настоящие акулы, подвешенные за спинные плавники к держателям. Потом, уже на земле, летчикам объяснили, что торпедоносцы ходили взламывать какую-то плотину на одной из рек, которую до этого всю ночь безуспешно бомбили ночные бомбардировщики.

Наступление развивалось успешно, и через несколько дней линия фронта продвинулась вперед настолько, что аэродром, на котором стоял полк, стал, по сути, уже не фронтовым, а, как шутили летчики, тыловым: пока бомбардировщики доходили только до линии фронта, бензиновые баки становились сухими почти наполовину. Было ясно: предстояло перебазирование. Но когда и куда — никто не знал, хотя предположений было немало.

И вдруг — Стрижи.

Башенин и еще несколько летчиков одной с ним эскадрильи узнали об этом всех раньше, причем не от командования — официально о перебазировании было объявлено позднее, — а от знакомых девчат из БАО, да еще под секретом.

Случилось так, что в тот день, уже вечером, после ужина, придя в кино — землянка со сценой, и в ней дюжины две скамеек, причем и киномеханик тут же, вместе со всеми, — Башенин оказался рядом со знакомой ему девушкой из роты связи Зиной. Эта Зина и сообщила, предварительно взяв с него слово пока ничего никому не говорить, что завтра их полк улетает с утра на боевое задание и на этот аэродром больше не вернется, сядет на другой, который ближе к линии фронта. Это для того, сочла нужным объяснить ему Зина, чтобы бомбардировщики не утюжили зря воздух. Потом добавила с сожалением, которому Башенин, впрочем, нисколько не удивился — Зина была девушкой бесхитростной:

— Теперь вас, товарищ лейтенант, будет обслуживать уже другой БАО, а не мы, нам с вами придется расстаться…

Не верить Зине было нельзя: девчата в авиации, особенно связистки, — а Зина как раз была связисткой, — всегда знали все раньше всех, знали даже раньше командующего, как шутили иногда летчики. Он только спросил:

— А какой аэродром — не знаешь?

— Стрижи.