Прямое высказывание

– Можно ли говорить о Прогрессе, имея в виду не технические открытия, а именно «Прогресс вообще», «Прогресс человечества», Прогресс с большой буквы. Когда пели гимны веку Прогресса, обычно не уточняли, что именно и куда развивается. По аналогии с техникой мыслили развитие культуры и общества – так возник миф прогрессорства. К чему это привело? ХХ век – это самые бесчеловечные войны в истории, самая бесчеловечная идеология (нацизм), больше всего заключенных в концлагерях всего мира, самое страшное оружие, мировой терроризм, разрушение семьи, гимн греху и потреблению, виртуальная экономика, жизнь в информационных «пузырях». А где же «Прогресс всего»? Модель монетаристского общества терпит фиаско. Некритичное отношение к идее прогресса привело к ее мифологизации. Антураж научности и прогрессивности заслонил собственно прогресс. Много инноваций, но прорывные открытия в области фундаментальной науки давно не происходят. Мы до сих пор живем за счет открытий 1970-х годов. Научно-критическое сознание утрачивается вслед за религиозным. «Цифровая экономика» имеет мало общего с наукой и классической рациональностью. «Нажми на кнопку – получишь результат» – это и обезьяна может, если дать ей вместо палки кнопку.

– В чем причина?

– Причина – это разрыв. Расщепление культурного универсума на рациональное, символическое и сакральное. Рационализм в свою очередь стал расслаиваться внутри себя, порождая собственную онтологию, мифологию, квазирелигию. Я думаю, научно-критическое мышление будет возрождаться в союзе с традиционными ценностями, а не в «пику» им, как в XVIII веке. Нас ждет возрождение христианского универсализма и классической рациональности. Я называю это аксиомодерном (сочетание понятий «ценность» и «современный»).

– Какова была ситуация с русским искусством? Оно отставало от западного?

– Некорректно говорить, что русское искусство отставало от западного. А древнерусская литература, а русское барокко? Русское барокко более радостное, светлое, оптимистичное, более декоративное, чем западное, и менее многозначное. О взлете и расцвете, который начался с Пушкина, я даже не говорю, это очевидно. В России не было Ренессанса, и за Средневековьем сразу шли классицизм и Просвещение, что и сформировало особую эстетику. Русская и западноевропейская эстетические системы не сопоставимы друг с другом. Здесь нет и не может быть отставания. Говорят, что в России «не было литературы». Это старая тема, обсуждаемая, кажется, со времен Карамзина, но это не так. Литература русского барокко часто была посвящена государственным темам и воспитательным задачам – вспомним хотя бы Симеона Полоцкого с его «Вертоградом многоцветным», с загадками и «максимами». Например: «Человек некий винопийца бяше / Меры в питии хранити не знаше / Тем же многажды повнегда упийся / В очию его всяка вещь двоися / Во едино время прииде до дому, / И вся сугуба зрешася оному». Конечно, в литературе того времени была сильна назидательность – это влияние духовной словесности. Но Сильвестр Медведев, Карион Истомин, Феофан Прокопович, Кантемир, Сумароков, Карамзин, Ломоносов – разве не писатели? И как бы в условиях отставания мог возникнуть фундамент «золотого века», как могли в конечном счете появиться Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лесков, Бунин? В искусстве все уникально и все – развитие. Искусство не бывает отсталым, хотя упадок в нем возможен – мы это наблюдаем сегодня.

– Правомерно ли оценивать развитие искусства так же, как развитие гражданских и политических институтов?

– Нет, конечно. Это именно то, чем страдали теоретики соцреализма. У искусства внутренние источники развития, хотя и социальные факторы играют роль.

– Но общественная система в России ведь явно отставала от западной?

– Снова не соглашусь. Наряду с монархией были Земские соборы, общины, были Уложения – чего именно не хватает? Давайте вспомним, как выбирали Михаила Романова после Смуты. Его выкликали всенародно. По сути это была форма плебисцита своего времени.

Существует устойчивый миф о новгородской «демократии» как якобы более западной и более прогрессивной политической модели, чем «московская деспотия». На самом деле это просто модель компрадорского меньшинства, которое насильно тащило горожан от Москвы в сторону Литвы, ориентируясь на князя Казимира IV. Но «литовская партия» состояла всего из трех-четырех сотен самых богатых людей. Их потом историки назвали «партией белого хлеба», это, говоря по-нынешнему – поклонники пармезана. А большая часть новогородцев ела дешевый черный хлеб. И у них было отнято право голоса.