Прибалтийский плацдарм (1939–1940 гг.). Возвращение Советского Союза на берега Балтийского моря

В результате проведения всех этих мер на границах Эстонии и Латвии была создана прикрывающая основные оперативные направления группировка Красной армии.

Выход Красной армии на границу с Литвой

Заключение договора о ненападении между СССР и Германией вызвало появление слухов о разделе Прибалтики. Уже 22 августа эстонский посланник в Англии сообщил в Таллин о распространении слухов, что «Германия согласилась признать включение Финляндии, Эстонии и Латвии в зону особого влияния Советского Союза»[65]. Получив официальное сообщение о заключении советско-германского договора о ненападении, Таллин попытался для прояснения ситуации использовать неофициальные связи с Берлином по линии разведки, что позволило 26 августа получить информацию об отнесении стран Прибалтики к советской «сфере интересов». Затем 20–24 октября 1939 г. Эстонию посетил офицер Абвера В. Клее, который заверил, что война с СССР лишь отложена[66]

. Тем временем 25 августа из Парижа эстонские дипломаты сообщали о слухах относительно существования секретного советско-германского протокола, который «будто бы развязал руки России в отношении прибалтийских государств»[67].

Естественно, руководство Эстонии постаралось выяснить, насколько эти слухи обоснованы. Вызвав в 13 часов 28 августа германского посланника в Таллине Г. Фровейна, эстонский министр иностранных дел поздравил его с заключением советско-германского договора о ненападении, который вместе с аналогичным эстонско-германским договором дает гарантию Эстонии. Пропаганду восточноевропейской прессы о предполагаемых опасностях пакта для прибалтийских государств министр охарактеризовал как полностью необоснованную. Со своей стороны германский дипломат опроверг «слухи о том, что будто бы при заключении пакта о ненападении между правительствами Германии и Советской России велись в какой-либо форме переговоры или заключались сделки в ущерб или за счет Эстонии и других государств Балтийского моря»[68]

. 31 августа в Таллин поступило письмо эстонского посланника в Москве А. Рея, который считал, что ни о каком разделе прибалтийских государств между Германией и СССР не было и речи, так как и Москва, и Берлин заинтересованы в сохранении их независимости[69]. 5 сентября Эстония сообщила США, что министерство иностранных дел и начальник генштаба эстонской армии «считают необоснованными слухи о секретном германо-советском соглашении, предусматривающем оккупацию Эстонии; они не верят, что нынешние перемещения советских войск на западной границе указывают на это»[70]

.

Хотя латвийское правительство «официально выразило свое удовлетворение заключенным пактом между двумя большими странами Европы», в котором оно усматривало «улучшение равновесия в Прибалтике» и укрепление позиции нейтралитета Латвии, Рига также пыталась выяснить закулисные мотивы советско-германского договора. 30 августа латвийский посланник в Берлине интересовался в беседе с руководителем политического департамента германского МИДа Э. Вёрманом, согласовывались ли в германо-советских переговорах какие-либо вопросы, касающиеся государств Прибалтики. Естественно, германский дипломат отрицал это[71]. Тогда 31 августа латвийский министр иностранных дел В. Мунтерс обратился к германскому посланнику в Риге Г. фон Котце с просьбой об официальном заявлении по этому вопросу. Однако 1 сентября Берлин запретил своему дипломату выступать с какими-либо официальными заявлениями до получения соответствующих директив[72]. 2 сентября Германия сообщила СССР, что в ответ на латвийский запрос о том, заключались ли во время германо-советских переговоров какие-либо соглашения, касающиеся Латвии, будет сообщено, что «основой наших отношений с Латвией является подписанный пакт о ненападении и, разумеется, мы не свяжем себя никаким договором, который противоречил бы его содержанию». Берлин запрашивал, «дало ли советское правительство на представленный ему вопрос аналогичный ответ». В 15 часов советская сторона заявила о своем согласии с содержанием подобного ответа Латвии и сообщила, что «советским представителям даны инструкции выступать в том же духе и вообще исходить из позиций, изложенных в речи Молотова» на IV внеочередной сессии Верховного Совета СССР 31 августа[73].