Причуды моей памяти

Нечто похожее я обнаружил по возвращении с войны, спустя года два, случайно узнав, с каким восторгом моя жена рассказывала обо мне своей подруге. И потом еще раз своей сестре. Честно говоря, я испугался, я-то знал, каков я на самом деле. С этого все и началось. Я никогда не мог добраться до того, каким она меня вообразила, но во всяком случае я стал бояться. Появился страх, страх любви, который мне помогал карабкаться. Или выкарабкиваться.

В семидесятых годах мы увлекались парапсихологией. У нас дома живо обсуждали ее возможности, сеансы, где тогдашние кудесники угадывали, двигали взглядом предметы и т. п. Как-то при таком разговоре был академик Флеров, он слушал, слушал и, когда его спросили, что он думает, он засмеялся: «Я знаю только один предмет, который может двигаться под взглядом на него».

2007, декабрь. Приближается Рождество. Всюду на перекрестках установлены елки. Одинакового роста, идеальный конус. Одинаковая иллюминация, снабженная компьютером. Елки искусственные. Натуральных в продаже мало. Продают маленькие, домашние, тоже синтетика. Плюс флаконы с запахом хвои. У нас на шкафу — мешок старых украшений, тех, что вешали мы на настоящие елки.

Природа красива потому, что она постоянно трудится.

В 1926 году Малевичу удалось вывезти за границу большое количество своих полотен и разместить их в музеях Запада. Он быстро стал известен и одновременно стал запретен здесь, на родине. А те, кто, вроде Филонова, не захотели или не сумели отправить картины за границу, десятилетиями оставались неизвестными широкой публике, томились в запасниках.

БЫЛ 1980 ГОД

Является в парикмахерскую здоровенная тетка. Зычно сообщает: «Девочки, мне на совещание, приведите меня в порядок». Ее усаживают без всякой очереди, бросив своих клиентов, начинают ее обслуживать, одна делает ей маникюр, другая — прическу, третья — маску. Она лежит в кресле, как императрица. Кто она такая? Девочки шепотом сообщают — директор овощного магазина, что по соседству.

Музыковед Н., уважаемый профессор, после того, как его товарищей прорабатывали за то, что они не докаялись, были неискренни, не разоружились, стал признавать свои ошибки полностью. И то, что он занимался каким-то Бахом и Моцартом, вместо того, чтобы заниматься русской музыкой. Все из-за своего невежества, не понимал, не разбирался в истории, неправильно ориентировал и направлял студентов… Так он казнил, уничтожал себя и свои лекции. Полагал, что покаяние, такое полнейшее, удовлетворит всех, снимет с него вину. Сошел с трибуны в изнеможении, сказал соседу: «Ну, кажется, все». А тут выходит на трибуну полковник в отставке, преподаватель марксизма по фамилии Дав (его прозвали «Удав»), и говорит: «В войну мы однажды захватили в плен не просто немца, а эсэсовца, спрашивали, что он знает про русскую культуру, про музыку, он сказал, что Чайковского, сказал, что это великий композитор. А вот этот, который здесь каялся, хуже эсэсовца, он Чайковского не хвалил, он его не любит…». Тут Н. с места крикнул: «Неправда», так его за этот крик еще обвинили в оскорблении советской армии.

Покаяния никак не отменяли проработки, что бы ни говорил космополит, избиение продолжалось, как бы ни выступал, все было мало. Единственное, что отменяли в случае покаяния, это арест, и это было немало.

КЕНТАВР ВНУТРИ НАС

Рожденная из шуток кентавристика, ни на что не претендуя, своим легкомыслием будоражит и нечто серьезное, она толкает мысль по нетривиальному пути.

Я задумался, слушая рассуждения Даниила Данина:

— Конь не может сбросить всадника, а всадник не может сойти с коня. Вот что интересно в кентавре!

По мере того как он рассуждал о безвыходном положении полюбившегося ему существа, я все явственней различал следы кентавра в себе самом. Раньше мне это и в голову не приходило. Несомненно, кентавр когда-то во мне был или пребывал, или еще есть. Обнаружить в себе такую тварь неприятно, еще хуже, когда не знаешь, в каких отношениях ты с конем. Или всадником? Где ты — внизу или наверху?

Сперва думаешь о двуликости. Кентавр как воплощение двойничества. Характерно, что именно это прежде всего приходит в голову. Если бы Россия сохранила язычество, то в XX веке ее главным богом стал бы двуликий Янус, бог который олицетворяет двойственность. К одним — с печалью, к другим — с улыбкой, к одним — с обещанием, к другим — с угрозой. Двойственность двери, которая ведет внутрь, и она же ведет наружу. Снаружи она видится как вход, изнутри — как выход. В Янусе два лика несовместных, противоположных, будущее и прошлое, так что истинное лицо его неизвестно. Этот бог, можно сказать, спасал нас. Двуликость, а затем и многоликость стали условием выживания человека в советские годы. Ему приходилось говорить не то, что он думает, делать не то, что он хочет, верить в то, во что он не верил, изображать того, кем он не был, учить своих детей тому, чему не следовало бы учить, и так во всем.