Причуды среднего возраста

Ему уже не застать Мари дома. Мари уйдет гулять, ведь на улице такое солнце. Ей никогда не приходит в голову посидеть и подождать его звонка. Она совершенно не принимает в расчет, что он работает, что ревнует ее, она не думает ни о забастовках, ни о пробках, ни о других возможных задержках. Она пожимает плечами или недовольно ворчит. Итак, она уже ушла. Может быть, она пошла поплавать? Тогда сейчас она стоит в пляжной кабинке и раздевается, а через мгновение предстанет на всеобщее обозрение, одна, во всем блеске своей наготы, держа в руках сумочку и книжку, одна, выставив напоказ свою нежную кожу, словно развернутый на прилавке кусок ткани, выставленный на продажу, и пойдет так, как умеет делать только она одна, той особой походкой, из-за которой Клод прозвал ее соблазнительницей, пойдет под оценивающими взглядами молча наблюдающих за нею парней. Они прекрасно знают, эти легкомысленные бездельники и знатоки жизни, какими все мы чувствуем себя в двадцать лет, что одинокая девица, выступающая так, как эта, в конце концов непременно ответит на их улыбку и шутку и им удастся завлечь ее в свою компанию и наплести всяческих небылиц из тех, что заставляют таких вот Мари с немигающим взглядом весело хохотать, а вечером лечь с вами в постель.

Возможно, Мари нет уже дома, и все же, если никто не снимает трубку, как быть уверенным в том, что она действительно ушла, что это действительно ее номер, что полная дама в очередной раз не ошиблась? Он делает все, что в его силах, чтобы помочь незадачливой толстухе. Он повторяет номер, тщательно выговаривая все шесть цифр и напрягая все мышцы лица, и пытается проследить за указательным пальцем полной дамы, но диск аппарата находится вне поля его зрения, и он видит лишь аметист, украшающий уродливый перстень вроде тех, что носили когда-то курортницы, приезжавшие на воды в Пломбьер. Пломбьер, где лечат болезни сердца. Пломбьер, где в двадцать девятом году августовским утром, видимо очень похожим на сегодняшнее, умер его отец. Духота Пломбьера, черные верхушки елей в небе, на котором сгущаются тучи, отец, он лежит на койке в гостиничном номере, устремив взгляд на ели, на небо, на букетики цветов на обоях, отец, он тяжело дышит и молча предается своим мыслям, которые даже трудно себе вообразить. В семье Мажелан многие умирали именно летом.

Угрюмая дама знает жизнь не в пример лучше своей коллеги, которую она называет «детка». Она с подозрением поглядывает на этого хорошо одетого господина, стоящего в очереди ради телефонного звонка вместо того, чтобы спокойно сидеть в своем кресле в стиле Людовика XV у себя дома или во вращающемся кресле в рабочем кабинете. Она носом чует какую-то тайну, любовную связь, переписку до востребования и тому подобное. Она бросает красноречивый взгляд на его лысину. «Нам все это знакомо, сударь». Он мог ожидать чего-то подобного. Он просто взмок от нетерпения. Он слишком боится не дозвониться до своей Лозанны, чтобы устраивать скандал. Какие же они все свиньи вокруг. Угрюмая дама наклоняется к нему с гнусной улыбочкой: «Что-то не так, месье?» Он смотрит на нее в упор две или три секунды, и тут происходит невероятное: смутившись, да, да, смутившись, угрюмая телефонистка отворачивается от него, не сказав больше ни слова. Она спрашивает: «Ты смогла соединиться с этим номером в Швейцарии, детка?» И та, вторая неожиданно отвечает: «Да, все получилось. Месье, пройдите в четвертую кабину».