Читаем Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян (ЛП) полностью

Автобус ехал по чем-то, похожему на асфальтовую дорогу. Шоссе растворялось в этой размокшей степи, которая напирала с обеих сторон. Здесь ничего не было, лишь иногда сквозь синюшный воздух протискивались «камазы», загруженные товаром по самый небесный свод. И еще черные коробки автомобилей-монстров с темными стеклами, и цель существования этих машин заключалась исключительно в том, чтобы ассоциироваться с российскими криминальными сериалами. Я глядел на эти их тонированные стекла и думал о том, что сказал Элвуд Блюз Джейку Блюзу[149]: «Легко не будет. На дворе ночь, а на нас черные очки».


Здание автовокзала походило вход в преисподнюю. По площади перед ним шастали людские фигуры, закутавшиеся в куртки по самые носы. И все куртки были черными — без исключений. Абсолютно. Я был здесь единственным не черным, так что чувствовал себя крашеной птицей. Носки мокасин прохожих купались в лужах, потому что случилась оттепель, и потрескавшийся, состоящий из одних щелей асфальт тут же заполнился грязной оставшейся после снега взвесью, сделавшись чем-то вроде мордорского Земноморья. Вывески и объявления выли со всех сторон как сумасшедшие, скулили и звенели цепями: разноцветная кириллица исподтишка лезла в глаза со всех углов, так что от всего этого голова шла кругом.

А тут еще те долбанные будки с мудацким русским диско — каждый из продавцов, смуглокожих кавказцев в поддельных бейсболках адидасовца, подкручивал ручку громкости на своей радиоле на батарейках до упора, а в связи с тем, что технический прогресс, что ни говори, курва, охренительный, и любое дерьмо на батарейках способно опить словно сирена в годовщину варшавского восстания — вот оно все и вопило.

И из каждого мага хренячило что-то совершенно другое, из каждого динамика иная девица хрипела под синтезатор, что любит, нравится, уважает, что «пошел ты — я тебя не знаю»[150]

и что, давай, мол, дорогой рванем в Хургаду поваляться на пляже. Все эти мелодии сталкивались одна с другой, словно колесницы в «Бен Гуре», вытесывая искры и напирая друг на друга. И среди всего этого, среди всей этой дискотни шаркали ногами иззмученные, сморщенные бабульки, навьюченные самым различным товаром: сетками, сумками и рекламными пакетами с логотипами «Дольче-и-Габбана», «Бруно Банани» и водки «Смрнофф».

И автобусы на этом автовокзале были самым распоследним делом.

Но ведь так жить невозможно, думал я, а похмелюга была такая, что не дай бог, ведь дело совсем не в этом, ведь все здесь с точностью до наоборот. Им тут, размышлял я, нужен мессия.

Вот действительно, перемалывал я мысли, мессия, который влезет на одну из куч поддельных джинсов и, стоя на этой самой куче, пояснит им, что они идут в совершенно неверном направлении. Что земля обетованная находится в иной стороне. Что так быть не может… И что это шоссе ведет в ад, Адское Шоссе[151], с которого все они должны свернуть, иначе все сильнее станут ненавидеть себя самих и весь мир вокруг.

Ну да, голова у меня трещала от похмелья. У меня было желание подойти к какому-нибудь из кавказцев и попросить пояс шахида. Или бахнуть сотку в качестве лекарства, накупить чешского пластида, очень так элегантно заминировать весь автовокзал, а потом — предварительно отойдя на безопасное расстояние — нажать на кнопку и глядеть, как взрыв сметает все это с поверхности этой вот планеты, заслуживающей чего-нибудь лучшего; глядеть, как все это валится: все эти будки, все эти базарные лавки, весь этот засыпанный всяческой херней и мусором вокзал, обклеенный разным дерьмом; как взлетают в воздух куски продавцов пиратских дисков вместе с технологически прогрессивными воспроизводящими устройствами.

Вот спас я бы только бабушек. Они одни меня по-настоящему трогали. Предварительно я бы их всех вывел с заминированной территории. Они одни — размышлял я — заслуживают вечного спасения. Они невинны, не они довели до всего этого. И страдают они за миллионы других.

Бабушки, размышлял я, на волне похмельной сентиментальности, заслуживают вечной жизни в вечных деревянных домиках, окруженных со всех сторон вечной зеленью. Бабушки заслуживают вечных походов к соседкам с кошелками за яйцами и вечного сидения на табуреточке у ограды. Вечного ношения цветастых платков и фартуков, вечной возможности греться на солнышке. Возможности вставать свежим утром и петь самой себе псалмы[152], крутясь по кухне.

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже