Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян

Хулипанки лопали этот майонез, словно сладкие сырки — достали откуда-то ложки, и пошло-поехало. Здесь, было видно, гастрофаза или желание пожрать, никогда не проходит. Мы быстренько распили какое-то изготавливаемое хозяевами вино, после чего разговоры перешли на существенные вопросы, то есть, на наше снабжение на дорогу. Нам была нужна ганджа и кислота. С кислотой, — сообщили хулипанки, — может быть небольшая проблема, поскольку у них нечто вроде неурожая — имеются только лишь панорамиксы[47] двойного замачивания. В связи с чем, с ними необходимо быть поострожнее, потому что заход резкий и дергают не по-детски. Такие трипы не для каждого. А что касается ганджи, — тут самый старший в племени хулипанков, некий Борис с одним-единственным здоровенным дредом на голове и бородой, оформленной в фараоновский цилиндр, — обвел круг по могилам январских повстанцев. — А вот, — сказал он. И действительно: чуточку подальше от кущарей, сквозь которые мы продирались, в полном порядке росли кустики марихуаны. Из плантаций тоже торчали повстанческие кресты.

— Что? — был изумлен я, — прямо здесь? На повстанцах?

— Ну, здесь, — ответил мне великий вождь Борис. — А это что, ваши какие-то знакомые?

— Да вроде как да, — ответил я. — Хотя, — прибавил я тут, — лично ни с кем знаком не был.

— Так им тут приятно лежится, — сказал Борис, перекрестился и глубоко поклонился, — под кустиками. Соки, они в землю идут. Так что им весело.

Хулипанки весьма профессионально упаковали нам ганджу в пачки из-под зеленого чая и благословили на дорожку.

Ганджа и вправду была забористая. Сукины дети должны были ее перед сушкой мариновать в чем-то особенном. Только я предпочитал и не знать, в чем конкретно. Маруху мы скуривали в беломоринах. Это те самые папиросы, которые Волк курил в «Ну, погоди!». Выглядели они немного похожими на курево из «Пятого элемента», то самое, с очень длинным фильтром, только здесь вместо фильтра была длинная и пустая картонная трубка. Ее нужно было изогнуть в букву «S», и табак уже не летел в рот. Правда, вонял тот табак, что старые носки. Достаточно было смешать его с ганджей, чтобы он полностью забил ее запах. Таким макаром можно было курить самокрутки на улице и не дрожать, что органы чего-то вынюхают.

Тут пришла очередь очередного пункта программы. Этот пункт звался Тарас Кабат. Тарас был старинным дружком Удая. Познакомились они в Перемышле, где Удай родился, а Тарас какое-то время рос. Но самое главное — у Тараса имелась зарегистрированная на Украине тачка и желание провести кислотный трип «по власнiм краю».

«Своя страна» взята в кавычки специально. Потому что, если рассматривать происхождение Тараса, то дело было весьма непростым.

— Мой отец был львовским поляком, мать: наполовину полькой, наполовину украинкой, — рассказывал Тарас, когда мы встретились в пивной «Под зеленой бутылкой». У него было лицо ужасно породистого волкодава, так что выглядел он как хипстерская вариация восточного европейца в стиле Евгения Гудзя из «Гоголь Борделло»[48]. Он все время сильно гнулся вперед, осознавая собственную стилизацию, поскольку это было весьма естественным. На нем был пиджак из сэконд-хэнда с красной звездой на лацкане и тельняшка в голубую полоску. В ухе у него была цыганская серьга. Лицо поросло щетиной типа «five o'clock shadow», но из этой щетины несколько выбивались усы — они были где-то на миллиметр длиннее бороды. Но только на миллиметр. Эта хитроумная операция — с одной стороны — делали так, что усы были заметными, а с другой — аннулировали эффект селянской небрежности. Темные волосы у него были зачесаны назад, как у Ника Кейва, когда у него еще имелись волосы. Свободные, темно-коричневые отглаженные брюки опадали на тапки без шнурков.

— Когда я был маленький, мы выехали в Польшу. Вроде как поляки. В Перемышль… — рассказывал он.

— В Перемышль, — повторил я за ним, и последующая часть истории по причине того Перемышля блеснула своей очевидностью.

— Да иди ты со своим Перемышлем, — вкрутился Удай, который сам был из Перемышля.

— …и там старики нашли работу, там же я пошел в школу. В один класс с присутствующим здесь, хотя и едва-едва, Удаем. И ты знаешь, — оскалил он свои клыки, потому что клыки у него были, что у волкодава, — мои папики до сих пор надеются, что им удастся сделаться настоящими поляками в польском Перемышле.

— А ты, как я понимаю, уже и не надеешься.

— Нет, — ответил он на это. — Я так часто слышал, что я украинец, что мое место на Украине, среди резателей и убийц, что я все это принял очень близко к сердцу.

— Э-э-эей, лично я тебе ничего такого не говорил, — вмешался Удай.