Приди, сладкая смерть

— Не наглей, малец! — ухмыльнулась Рози и шмякнула ему под нос донорскую печень.

— Малец? Да ты мне в дочери годишься.

— Гы-гы-гы. Много, значит, денег мне пришлось потратить на пластические операции, чтоб так выглядеть.

Бреннер был рад, что может ненадолго заняться своей донорской печенью. И только пару кусков спустя он сказал:

— Сегодня вот уж две недели, как ты застрелила Лео Штенцля.

— Да, ты смотри поосторожней, а то у меня сегодня опять палец свербит.

— Хорошо, если это только палец.

Теперь опять немного печенки, а потом:

— Твое счастье, что на этой стороне к музыкальному павильону у тебя окна нет. Иначе ты была бы под подозрением.

— Не хватало еще, чтобы я себе на этой стороне окно сделала. Это чтобы мне шоколадки и вафли совсем уж некуда ставить было.

— Значит, ты ничего не видела?

— Ну как, конечно видела. Я как раз деньги считала. Вот их и видела.

— А почему это Ланц вообще не попал на фотографию в газете? Только Бимбо и Мунц?

— Да Ланца у меня и не было совсем. Это Бимбо при въезде ошибся. Ланц просто заехал очень быстро, ведь он на самом деле привез из аэропорта донорскую почку. Я еще тогда над ним посмеялась. Потому что он наверх в хирургию как молния взлетел.

— Как молния. А потом и загремело.

— Точно. Потом прогремел гром. Только не для Ланца, а для Штенцля, — снова не могла удержаться от смеха Рози.

— А что делал этот Штенцль?

— Ничего. Это был чистокровный конторский жеребец.

Бреннер имел в виду не профессию Штенцля, потому как это было как раз то немногое, что он о нем знал. Так что он попробовал по-другому:

— Больше жеребец, чем писака, или как?

— Это уж точно, можешь не сомневаться.

— Но за это ему ведь никто ямы не рыл?

— Зачем яму рыть, когда пули достаточно? — ухмыльнулась Рози. — А кроме того, откуда мне знать? Это ты должен лучше знать.

— Почему это я?

— Твоя-то организация тоже за счет донорской крови живет. Ты должен был бы знать Штенцля.

— Моя организация?

— Да весь этот ваш Союз спасения.

Это была любимая шутка Рози. Она из принципа называла спасателей Креста Союзом спасения. Точно так же она называла сестер святой Луизы сестрами Красного Креста, и наоборот.

Но в этом случае в виде исключения никакой разницы и вправду не было. Потому что Союз спасения жил за счет донорской крови, и спасатели Креста жили за счет донорской крови. И Лео Штенцль тоже. Только он уже не жил.

7

— Сегодня прямо все валом повалили, — удивилась Рози. — Эти двое из уголовной полиции опять здесь были.

— Ну и как? Тебе чей пиджак больше понравился?

— Который на шефе.

— Как ты узнала, кто шеф?

— Да он не ел ничего.

— Начальство питается сознательно, холестерина избегает, — сказал Бреннер, прежде чем отправить в рот очередной кусок печеночного паштета.

— А вот Синделка не такой. Он у меня тут тоже сегодня уже был.

— Синделка, из патологоанатомического?

— Нет, из государственной проверки девственности. — Потому как Рози была такой человек, она просто не в состоянии была нормально сказать «да». — Он обычно только после обеда приходит. Каждый день по донорскому сердцу, а все равно тощий как карандаш.

— Может, он спортом много занимается.

— Гы-гы-гы. У него один спорт — знай себе трупы режет.

— Значит, от этого.

— Что?

— Не толстеет. От трупного яда, — с убийственной серьезностью заявил Бреннер.

— Гы-гы-гы!

Бреннер подбирал последним куском хлеба горчицу, а Рози рассказывала:

— Этих-то, Штенцля с Ирми, ему друг из дружки вырезать пришлось.

— Что значит — вырезать друг из друга?

— То и значит: вырезать друг из друга, — объяснила Рози. — Потому что пуля прошла сначала через его язык, а потом через ее язык. А из-за жара от пули оба языка сплавились.

— Гы-гы-гы!

— А что, правда! — заупрямилась Рози. — Ты что думаешь, Синделка мне какую-нибудь ерунду рассказывать станет?

— Ну у него и работенка! — Собственная профессиональная деятельность опять вдруг предстала перед Бреннером в более розовом свете.

— Ужасно, — скривилась Рози, разрезая пленку на килограммовой упаковке белых колбасок. — Такой язык — просто ужас какой-то. Ты когда-нибудь говяжий язык ел?

— Конечно.

— Я тоже. И больше никогда в жизни не буду! Они там лечо на него кладут, чтобы язык этот не очень видно было. Пупырышки и все такое. А я лечо-то с самого начала дочиста съела.

— Это была ошибка.

— Это точно. Потому как ты вдруг видишь у себя на тарелке коровий язык. Форма вся как есть, и пупырышки, и все-все.

— Да, ничего себе.

— А потом ты его ешь и вдруг понимаешь, что у тебя на языке язык. Я тебе говорю, ужасно. То ли корова тебе язык жует, то ли ты коровий язык, уже и не разобрать.

— Да-да, Синделке нельзя быть таким чувствительным.

— А он вообще бесчувственный. Ему это в самый раз.

— Вот я так и подозревал.

— Знаешь, что он про сплавившиеся языки Штенцля и Ирми сказал? — ухмыльнулась Рози.

— Откуда мне знать.

— По крайней мере, это был союз на всю жизнь.

— Если так смотреть, то он прав.

— Чего доброго, Николь еще завидовать будет.

— Что еще за Николь?

— Секретарша Штенцля в банке крови, вон там, на той стороне. Они с Ирми из-за Штенцля такую войну вели, просто куда там.