Придворное общество

Невозможно не ощутить трагизма этой дефункционализации, трагедия заключается в том, что люди, существование и самосознание которых привязано к определенной традиционной установке, приносившей успех и достаточное самоутверждение их отцам, а может быть, и им самим в юности, — теперь, в мире, который по непостижимым для них при чинам изменился, с той же самой установкой оказываются обречены на поражение и гибель. Сцена, описанная Ранке, дает столь наглядную кар тину этой судьбы последних представителей рыцарской традиции, что мы приведем ее здесь полностью: герцог де Монморанси, сын человека, в существенной мере способствовавшего победе Генриха IV, поднял мятеж. Это был тип сеньора рыцаря, щедрого и блестящего, мужественного и исполненного высоких устремлений. Он служил и королю, но того, что тому одному, или, точнее говоря, одному Ришелье, должна принадлежать власть и право повелевать, этого он не понимал. И он взбунтовался Королевский маршал Шомберг противостоял ему в не очень благоприятной позиции, но вот что говорит Ранке:

«То было преимущество, которого Монморанси недооценил; как только он увидел перед собою вражеский отряд, он сделал своим друзьям предложение незамедлительно атаковать его. Ведь, по его мнению, война состояла, по преимуществу, в лихой кавалерийской атаке. Его опытный спутник, граф Рье, просил его подождать, пока не удастся огнем из пары только что подвезенных орудий расстроить боевые порядки противника. Но Монморанси уже был охвачен безудержной жаждой битвы. Он считал, что здесь не стоит более терять времени, и его советник, хотя и предчувствовал беду, не осмелился противиться ясно выраженной воле своего рыцарственного предводителя. „Господин, — крикнул он, — я хочу умереть у ваших ног!“. Монморанси легко было узнать по его боевому коню, украшенному пышными перьями: красными, голубыми и желто коричневыми; с ним через ров устремилась лишь небольшая горстка спутников; они сражали перед собою все, что попадалось по пути; рубя врагов, они пробивались вперед, пока, наконец, не оказались перед самым строем противника. Но здесь их встретил близкий и скорый мушкетный огонь; лошадей и всадников ранило и убивало; здесь пали граф Рье и большинство других; герцог де Монморанси был ранен, он упал вместе со своим, также раненым, конем и был взят в плен»[195].

Ришелье велел судить его в том суде, в приговоре которого был уверен; и вскоре после этого последний Монморанси был обезглавлен во дворе Тулузской ратуши.

Это только одно, весьма малоприметное, довольно неважное для хода так называемой «большой истории» событие. Но оно имеет значение типического события, некоторого символа. Старое дворянство терпело крах не просто из-за огнестрельного оружия, но оттого, что ему было трудно избавиться от способов поведения, с которыми для него было связано все его самоуважение, а значит, радость и удовольствие жизни. Мы видим здесь, что означает сказанное выше: поведение, бывшее некогда адекватным реальности, может в постепенно меняющейся фигурации людей, когда возможности одной стороны уменьшаются, а другой увеличиваются, превратиться наконец в поведение, далекое от действительности Одновременно мы еще с одной стороны видим, почему королевская власть одержала победу и как из рыцарской военной знати возникла относительно замиренная придворная аристократия.

Когда Людовик XIV достиг совершеннолетия и пришел к власти, судьба дворянства была уже решена. Неравенство возможностей, оказавшихся в этом поле в распоряжении королевской власти, с одной стороны, и дворянства, с другой стороны, сделало возможным вытеснение дворянства со всех независимых ключевых позиций, а развернувшаяся на основе этих возможностей энергия и возросшая роль представителей короля обеспечили его на деле.

24.

Несмотря на эту слабость позиций знати, в плоть и кровь Людовика XIV в силу опыта его юных лет накрепко вошло ощущение угрозы, исходившей от дворянства — особенно от ближе всех стоявшего к нему высшего дворянства. Непрестанная бдительность в отношении дворян — как и в отношении всех прочих подданных — всегда была одной из господствующих черт его личности. В экономических вопросах его, как и многих людей двора, отличала спокойная беспечность, поскольку в их понимании события в этой сфере не затрагивали коренных основ их существования. Но там, где речь шла о вопросах господства, ранга, престижа и личного превосходства, Людовик XIV был отнюдь не беспечен. Здесь он был весь в напряжении и неумолим в самой крайней степени.