Придворный

Говоря устами Бембо о красоте, естественным образом связанной с благостью и порождающей любовь, способную возвысить человека вплоть до Бога, Кастильоне имеет в виду не только сферу любви между мужчиной и женщиной. Красота и любовь должны руководить человеком во всей его жизнедеятельности и в отношении к миру в целом, делая его вдохновенным. Если прочитывать мысль Кастильоне так, станет понятной связь между нею и предшествующим рассуждением Оттавиано Фрегозо о цели служения придворного. Синьор Оттавиано доходит до земных вершин этой цели: истинный придворный помогает сделаться справедливым своему государю, а плоды этой справедливости благотворно сказываются на жизни его народа. Рассуждение Бембо возносит цель еще выше:

«Ты, сладчайшая связь мира, посредство между небесным и земным, благосклонным смягчением преклоняешь горние добродетели к управлению тем, что ниже их, и, обращая мысли смертных к их первоначалу, их с ним сопрягаешь. Ты приводишь в согласие стихии, побуждая природу производить то, что рождается в преемстве жизни. Ты соединяешь разделенное, несовершенному даешь совершенство, неподобному – подобие, враждующему – дружбу, земле – плоды, морю – спокойствие, небу – животворный свет. Ты отец истинных наслаждений, милостей, мира, кротости, благоволения; ты враг грубой дикости, лени, – одним словом, ты начало и конец всякого блага. И поскольку тебе угодно обитать в цвете прекрасных тел и прекрасных душ и оттуда порой помалу являть себя глазам и умам достойных тебя видеть, думаю, что твоя обитель сейчас – здесь, среди нас» (IV, 70).

Участников беседы, и в их лице читателей книги, автор призывает увидеть в самих себе обитель высшей, Божественной Любви, создавшей и устроившей мир, – Любви, которая, по известнейшему слову Данте, «движет Солнцем и иными звездами»[89]

. Сообразно этому и следует всем, государям и подданным, большим и малым, понимать свое предназначение. Вот для чего автор хочет, чтобы его придворный «был влюблен». Любовь, поднимаясь в его уме каждый раз до своих надмирных высот, будет наставлять его, не давая ему уклониться от своего истинного призвания.

* * *

В годы, когда начинает складываться абсолютизм, когда Европе грозят невиданные прежде по беспощадности религиозные войны, когда душа христианской цивилизации растлевается уничтожением цивилизаций Америки и черной работорговлей, Кастильоне упорно торит пути сохранения человеческого самостояния. Ему кажется, что небольшие, не обросшие чиновничьим аппаратом итальянские государства, в которых государь остается доступным для своих подданных, еще дают такую возможность. Но чтобы она стала реальной, рыцарство должно обрести ту цельность жизни и самосознания, которую предлагала этика трубадуров. Кастильоне дает новое развитие этике благородной любви. Рыцари должны стать поэтами – и не просто для приятного времяпровождения при дворе (хотя начинает Кастильоне именно с этого), но чтобы поэзия и одушевляющая ее любовь освящали их отношение к миру, к господину, к равным и низшим, к другу и врагу, делали их воинскую отвагу праведной, благородной, не чуждой милосердия и бережного уважения к трудам мирных людей. Ведь влюбленный смотрит на все и на всех светлым взглядом и ради той, которую он возвышенно любит, не может проявить себя жестоким, алчным, наглым перед любым земным существом.

Вот какие уроки мог извлечь из книги Кастильоне внимательный читатель-современник. Могут пригодиться они и нам с вами.

* * *

Есть смутный слух о том, что русский перевод «Придворного» появился еще в начале XVII века[90]. Никаких вещественных следов его никто не указал. Если этот слух не является плодом вымысла или недоразумения, такой перевод мог быть связан с первой попыткой приобщить русских дворян к европейскому образованию, предпринятой в 1602 году царем Борисом Годуновым. Ни один из восемнадцати молодых дворян, посланных им тогда для обучения во Францию, Англию и Германию, на родину не вернулся[91]; однако кто-то из них, добившись успеха в изучении языков, перевел книгу, находившуюся тогда в зените популярности, или с оригинала, или с одного из европейских переводов. В таком случае эта рукопись, возможно, поныне хранится в одной из старинных библиотек Европы.

То, что книгу Кастильоне не попытались перевести у нас ни в период реформ Петра, ни в течение остального XVIII века, не слишком удивляет. Русскому читателю могли показаться совершенно непонятными, например, слова о «целомудренной любви», а участие женщин на равных в беседе с мужчинами – предосудительным[92]. Рассуждения о том, что придворный должен уйти от господина, который приказывает делать нечто бесчестное (II, 23), звучали в абсолютистской России как крамола. Опасение русским цензорам могло внушать и то обстоятельство, что «Придворный» продолжал числиться в «Индексе запрещенных книг» католической церкви.