Приемный покой

– Вот ни с кем бы другим я бы такие беседы не вёл! Ты мне дорога…

– …как память об утраченной эрекции.

– Да! Кстати… предложение всегда в силе.

– Дорогой академик, вы мне тоже дороги, как человек небезразличный к моим скромным достоинствам, но нет, спасибо.

– Ну, как знаешь. Но при таком раскладе всё для тебя было бы значительно быстрее.

– Верю. Но вера моя не настолько крепка. А что, вам уже надоела ваша текущая официальная любовница?..

В общем, беседа за бутылкой плавно подошла к концу.

Через пару месяцев Мария Сергеевна поступила в заочную аспирантуру и запланировала кандидатскую диссертацию на жутко актуальную для современного акушерства инфекционную тему.

Материала оказалось неожиданно много. Статьи она строчила с невероятной скоростью. Вид имела товарный, излагала связно и актерского мастерства лишена не была. Командировки на всякого рода конференции и съезды ей щедро оплачивали фармацевтические фирмы, стоило академику лишь намекнуть. В общем и целом всё было не так уж плохо в жизни Марии Сергеевны, если бы не едва минувший двухлетний безумно-мутный, тягостно-безысходный, надрывный роман. Внезапно начавшийся, когда ничто не предвещало, и так же спонтанно оборвавшийся в одном милом ресторане. Она просто встала и вышла. Он не стал бежать следом, а лишь гадким взглядом смотрел в зеркало, перед которым она затягивала пояс своего белого пальто. Ни слова. Лишь трясина покрытого ряской тяжеловесной иронии взгляда.

В самый канун конференции.

Возможно, нормальная женщина должна была рыдать, выяснять отношения и, как любят писать в околопсихологических пособиях для «чайников», разобраться в себе.

Маша решила разобраться в Виталике. Раз уж он подвернулся под руку на той самой конференции.

Подвернулся самым что ни на есть спасительным кругом под неосторожные руки Марии Сергеевны в тот самый момент, когда академик тонул в спиртном на банкете, решив во что бы то ни стало воспользоваться, наконец, правом первой конференционной ночи.

«Бывает иногда мужчина всех женщин безответный друг».[50] Виталий Анатольевич, взращённый в самых интеллигентных московских традициях, не мог отказать даме в такой малости – спасительный танец и сопровождение до двери гостиничного номера. Тем более давно знакомой даме, приятной во всех отношениях, буквально – свету очей его в последние два года. Он лишь любовался, не посягая. Понимая, что ничем таким он заинтересовать Машу не может, да и жена, двое детей, тёща, жизнь удалась.

Он заприметил Машеньку, когда она носилась по отделению патологии со штативом, полным пробирок гестозной крови. И не он один. Её заприметили все. Даже чуждый женской красоте и плотским утехам Бойцов. Даже больничный завхоз и шофёр «скорой». И, естественно, Зильберман, под чьим белым шуршащим крылом она и провела всю интернатуру. Виталик же лишь наблюдал, довольствуясь совместными перекурами, редкими посиделками «по поводу» и её мимолётной заинтересованностью ультразвуковой диагностикой. Он частенько звал её в операционные ассистенты, отлучаясь, просил присматривать за своими беременными, – обычные приятельские коллегиальные отношения.

– Спасибо, Виталик.

– Да не за что.

– За то, что проводил. Николай Валерьевич сегодня был настроен весьма решительно.

– Ну, это тебе он академик. А мне он не начальство.

– Да, но пакостей-то наделать может. Впрочем, он так набрался, что завтра и не вспомнит. Тем более его под белы рученьки уже подхватила весьма аппетитная фармацевтическая фея в чёрном с голой спиной. Придётся ей потрудиться не за честь, а на совесть. – Маша хихикнула.

– Да уж. Стареющий джентльмен в состоянии тяжёлого подпития, это достойная задача даже для профессионалки.

– Так и будем на пороге турусы на колёсах разводить? Заходи. Если у тебя, Некопаев, конечно же есть выпить.

– Обижаешь, Полякова! – Виталик достал из кармана пиджака бутылку виски. – Ноль семь.

– Ух ты! Доза настоящих Джеймс Бондов.

Они пили, курили, шутили и не заметили, как их застало утро. В койке.

– Кажется, я трахнула боевого товарища. Как ты находишь это с нравственной, моральной, этической и прочих деонтологических точек зрения? Прикури мне сигарету.

– Так же прекрасно, как со всех остальных точек. Особенно зрения. – Виталик и прикурил, и быстро налил всё ещё хмельной Маше, боясь рассеивания колдовства на трезвеющую женскую голову. – И к тому же не совсем ты меня, как скабрезно изволишь выражаться, трахнула. Я принимал весьма активное участие в процессе. В акте любви.

– Ой-ой-ой, да помню я твои телячьи нежности. Ты же вожделел меня, как малолетка. Это было очень мило. Я уже отвыкла от вот этого «мило». Меня последнее время любили не на жизнь, а на смерть. – Она усмехнулась. – Изучали реакции диковинной зверушки. Кидали то сладкий нежный пряник, то обжигающий кнут и наблюдали из-под полуопущенных век. Знаешь, что в моём бывшем было самое страшное?

Кстати, не кидай зря в ноосферу слово «любовь». Не взойдёт.

– Нет. Не знаю, что в твоём бывшем было самое страшное. Зря брошенное в ноосферу слово? – ехидно-мстительно проворчал Виталик.