Села и надула щеки.
-- Лезла, долезла и устала, -- сказала она, нарочито пыхтя, а потом застыла, глядя со смутным вожделением на паутину вверху.
-- Зачем вы пришли? -- спросил Цинциннат, шагая по камере. -- Ни вам этого не нужно, ни мне. Зачем? Ведь это дурно и неинтересно. Я же отлично вижу, что вы такая же пародия, как все, как все. И если меня угощают такой ловкой пародией на мать... Но представьте себе, например, что я возложил надежду на какой-нибудь далекий звук, как же мне верить в него, если даже вы обман. Вы бы еще сказали: гостинцев. И почему у вас макинтош мокрый, а башмачки сухие, -- ведь это небрежность. Передайте бутафору.
Она -- поспешно и виновато:
-- Да я же была в калошах, внизу в канцелярии оставила, честное слово...
-- Ах, полно, полно. Только не пускайтесь в объяснения. Играйте свою роль, -- побольше лепета, побольше беспечности, -и ничего, -- сойдет.
-- Я пришла, потому что я ваша мать, -- проговорила она тихо, и Цинциннат рассмеялся:
-- Нет, нет, не сбивайтесь на фарс. Помните, что тут драма. Смешное смешным -- но все-таки не следует слишком удаляться от вокзала: драма может уйти. Вы бы лучше... да, вот что, повторите мне, пожалуй, предание о моем отце. Неужели он так-таки исчез в темноте ночи, и вы никогда не узнали, ни кто он, ни откуда -- это странно...
-- Только голос, -- лица я не видела, -- ответила она все так же тихо.
-- Во, во, подыгрывайте мне, я думаю, мы его сделаем странником, беглым матросом, -- с тоской продолжал Цинциннат, прищелкивая пальцами и шагая, шагая: -- или лесным разбойником, гастролирующем в парке. Или загулявшим ремесленником, плотником... Ну, скорей, придумайте что-нибудь.
-- Вы не понимаете, -- воскликнула она, -- (в волнении встала и тотчас села опять), -- да, я не знаю, кто он был, -бродяга, беглец, да, все возможно... Но как это вы не понимаете... да, -- был праздник, было в парке темно, и я была девчонкой, -- но ведь не в том дело. Ведь обмануться нельзя! Человек, который сжигается живьем, знает небось, что он не купается у нас в Стропи. То есть я хочу сказать: нельзя, нельзя ошибиться... Ах, как же вы не понимаете!
-- Чего не понимаю?
-- Ах, Цинциннат, он -- тоже...
-- Что -- тоже?
-- Он тоже, как вы, Цинциннат...
Она совсем опустила лицо, уронила пенсне в горсточку.
Пауза.
-- Откуда вам это известно, -- хмуро спросил Цинциннат, -как это можно так сразу заметить...
-- Больше вам ничего не скажу, -- произнесла она, не поднимая глаз.
Цинциннат сел на койку и задумался. Его мать высморкалась с необыкновенным медным звуком, которого трудно было ожидать от такой маленькой женщины, и посмотрела наверх на впадину окна. Небо, видимо, прояснилось, чувствовалось близкое присутствие синевы, солнце провело по стене свою полоску, то бледненькую, то разгоравшуюся опять.
-- Сейчас васильки во ржи, -- быстро заговорила она, -- и все так чудно, облака бегут, все так беспокойно и светло. Я живу далеко отсюда, в Докторском, -- и когда приезжаю к вам в город, когда еду полями, в старом шарабанчике, и вижу, как блестит Стропь, и вижу этот холм с крепостью и все, -- мне всегда кажется, что повторяется, повторяется какая-то замечательная история, которую все не успеваю или не умею понять, -- и все ж таки кто-то мне ее повторяет -- с таким терпением! Я работаю целый день в нашем приюте, мне все трын-трава, у меня любовники, я обожаю ледяной лимонад, но бросила курить, потому что расширение аорты, -- и вот я сижу у вас, -- я сижу у вас и не знаю, почему сижу, и почему реву, и почему это рассказываю, и мне теперь будет жарко переть вниз в этом пальто и шерстяном платье, солнце будет совершенно бешеное после такой грозы...
-- Нет, вы все-таки только пародия, -- прошептал Цинциннат.
Она вопросительно улыбнулась.
-- Как этот паук, как эта решетка, как этот бой часов, -прошептал Цинциннат.
-- Вот как, -- сказала она и снова высморкалась.
-- Да, вот, значит, как, -- повторила она.
Оба молчали, не глядя друг на друга, между тем как с бессмысленной гулкостью били часы.
-- Вы обратите внимание, когда выйдете, -- сказал Цинциннат, -- на часы в коридоре. Это -- пустой циферблат, но зато каждые полчаса сторож смывает старую стрелку и малюет новую, -- вот так и живешь по крашенному времени, а звон производит часовой, почему он так и зовется.