Пригов. Пространство для эха

Пребывая в шкафу, который шаг за шагом, ступень за ступенью этаж за этажом поднимается вверх, Дмитрий Александрович размышляет об эстетическом. Еще будучи студентом Строгановки, он с увлечением посещал спецкурс «“Лекции по эстетике” Гегеля», находя мысль о религиозности искусства и творческих первоосновах религии весьма интересной и продуктивной. По мысли философа, искусство является одной из ключевых степеней самопознания человека в формате его отношения к окружающему миру. Чувственное реализует себя в виде художественного прекрасного, следовательно, абсолютный дух объективирует себя в искусстве чувственного обозримым способом – в формах прекрасного, постоянно пребывая на пути динамического совершенства. Иначе говоря, процесс саморазвития духа в формах искусства являет собой объективный исторический процесс становления самопознания, а также имеет поступательный и восходящий характер.

Девушка-психолог спрыгивает с подоконника на бетонный пол, однако неудачно при этом задевает рукой книгу, и томик со стихами Иосифа Александровича Бродского выпадает в окно – тут же начинает кувыркаться в воздухе, размахивать страницами, как не приспособленная к полету птица отряда пингвинообразных, проносится мимо балконов, на которых сушится нижнее белье, мимо открытых в целях проветривания окон, иногда обретает восходящие потоки горячего воздуха и тут же теряет их, минует бетонный, напоминающий палубу авианосца «Адмирал Кузнецов» козырек над входом в ДСВ и падает к ногам прибывшего на место происшествия наряда милиции.

Лейтенант поднимает с асфальта книгу, смотрит вверх, откуда она прилетела, затем перелистывает несколько весьма потрепавшихся за время полета страниц и читает следующее:

Я всегда твердил, что судьба – игра.

Что зачем нам рыба, раз есть икра.Что готический стиль победит, как школа,как способность торчать, избежав укола.Я сижу у окна. За окном осина.

Я любил немногих. Однако – сильно.

Милиционер еще какое-то время крутит в руках эти непонятные, на неведомом ему языке написанные вирши, потом кладет книгу на скамейку, потому что бросить ее в урну для мусора ему не позволяют средняя школа в городе Реутов и МУ МВД им. Владимира Яковлевича Кикотя, что расположен на улице Академика Волгина, и наряд входит в ДСВ.

К этому времени Дмитрий Александрович уже находится на 22-м этаже.

На этой головокружительной высоте шкаф напоминает космический корабль, который через считаные мгновения должен быть выведен на орбиту.

Милиционер нажимает кнопку вызова лифта, ждет, нажимает кнопку еще раз и приходит к пониманию того, что лифт не работает, потому что электрический мотор, находящийся в недрах шахты, обесточен.

Звучит команда:

– На 22-й этаж по лестнице бегом марш!

Наряд распахивает выкрашенную в зеленый цвет дверь на лестничную площадку и оказывается у подножия уходящей к небу бетонной пирамиды, на вершине которой можно разглядеть фигуру Дмитрия Александровича, облаченную в белую рубаху с длинными рукавами.

Д. А. Пригов: «Середина какого-либо повествования, недалеко от начала какого-либо рассказа»: «Места здесь пустынные, нелюдимые. Страшноватые даже. Несколько темно-сизых рубленых изб, веками переходящих от поколения к поколению, ныне заселенных исключительно древними стариками. Трудно поверить, но нет основания и не верить тому, что они про себя, да про все окружающее сказывают. Помнят Великий скандинавский метеорит. А тому уж лет 250 как. Может, и поболе. Так ведь никто записей и не вел, и не ведет. Всякие же углеродные анализы, как мы видим, весьма и весьма недостоверны. Можно, конечно, иронизировать, но они помнят. Неоспоримые приметы и детали приводят, которые не придумаешь. Все до мелочей сходится – направление и время, и размеры, и разброс осколков. И сопутствующее свечение. Звук и голоса. И гигантские знаки, пересекавшие все небо сначала с востока на запад, а потом с севера на юг».

Расположенное на юго-западе Москвы здание ДАС оказывается вовсе и не общежитием обычным, а местом телепортации, схождения различных пространств и энергий. Дмитрий Александрович выходит здесь на крышу, надевает на спину специально приготовленные загодя огромные белые крылья, точно такие, какими их в своем «Благовещении» изобразил Боттичелли, встает рядом с изрядно проржавевшей металлической оградой и читает, обращаясь к раскинувшемуся у его ног городу: