Приговор приведен в исполнение. Тайна забытого дела. Тени над Латорицей

По ассоциации вспомнился Ковалю старший сержант милиции Дмитрий Пичкарь, во время войны — разведчик-радист, по прозвищу Икар, о котором легенды рассказывают в Закарпатье. Этот горный край производил глубокое впечатление многими неожиданными особенностями. Соседствовало здесь старое и новое, традиции и старинные обычаи уживались с архисовременными; устоявшиеся взгляды уступали место понятиям совершенно иным, исчезла национальная вражда, раздувавшаяся когда-то всякими господами и их прихвостнями. И лишь кое-где старое внезапно ощеривалось из глубокого подполья.

Ковалю снова вспомнились и брат Каталин, Эрнст Шефер, и цыган Казанок, и арестованные Длинный и Клоун, и само убийство вдовы Иллеш и ее дочерей, которое тоже было звериным оскалом прошлого. А почему ему так кажется? Какова связь сегодняшней трагедии с далеким прошлым этого края?

Почему? Да потому, что он вспомнил о войне, о разведчике-радисте Пичкаре, вспомнил историю этого многострадального уголка украинской земли и о том, как хозяйничали здесь не только такие, как граф Шенборн или швейцарско-французская фирма «Латорица» вкупе с венгерскими и итальянскими банками, но и господа средней руки, вроде всяких там Локкеров или Шеферов.

Потому вспомнил, что искал убийцу. А убийцу не найти, не изучив жизни самой жертвы и тех, кто ее окружал. И не только в день убийства, а много раньше: такая трагедия не разыгрывается случайно, она созревает долго, и корни ее нужно искать глубоко.

Подполковнику вдруг показалось, что он уже ухватил жар-птицу, на которую накинул сеть, и что он уже знает то, до чего докапывался столько времени! Но нет… Коваль обвел взглядом комнату и словно впервые увидел Пишту. Сторож заметил, что подполковник задумался, забыл о картах, и поэтому сидел тихо, не перебивая его мыслей.

— Ну, Пишта, что же это мы? — улыбнулся Коваль. — Давай. Твой ход.

Они снова вошли в игру, Дмитрий Иванович играл совсем вяло, делая ошибку за ошибкой.

Хорошо, что у него такие помощники, как Романюк, Вегер. Без местных работников не обойтись. Разве смог бы он разобраться в личности Шефера, если бы не Василий Иванович! А его разговоры с Маркелом Казанком!

Коваль посмотрел на Пишту, который принялся снова сдавать карты, и подумал, что на этой земле рядом жили разрозненные, разделенные войной люди: если бы не инвалидность, этот симпатичный венгр был бы солдатом и как гонвед, возможно, охотился бы за своим братом Дмитрием Пичкарем.

— Да, — сказал подполковник, беря карты. — Были у вас тут дела…

И опять невольно всплыла мысль о Каталин. Вот он осуждает ее. А разве это гуманно — обвинять потерпевшего, в данном случае погибшего человека?

Вполне гуманно, потому что, пропагандируя это обвинение, можно предупредить других. Чтобы они остерегались, берегли себя и не оставляли преступнику лишних шансов.

Правда, в данном случае эти его рассуждения справедливы, только если верить словам «брата Симеона». Если верить заявлению монаха, что он привез Каталин письмо от Карла.

А если этого не было? Не найдены ведь ни письмо к Каталин, ни записка, адресованная монаху.

И кто же этот турист, передавший в Лавре письмо Гострюку? Не Имре ли Хорват, в номер которого случайно попала Таня Красовская?

Коваль вспомнил утренний телефонный разговор с переводчиком туристской группы.

«Пятнадцатого июля по дороге на Киев вы разместили людей в этой гостинице?» — «Да». — «В номере триста девять ночевал Имре Хорват?» — «Да». — «А не могли бы вы припомнить, где он был приблизительно в половине двенадцатого ночи?» — «В своем номере». — «Вы это знаете точно?» — «Абсолютно точно. В десять или одиннадцать лег спать. У него болел зуб, и я дал ему снотворное». — «Спасибо, — сказал Коваль. — Разговор этот пусть останется между нами».

«Говорит, что у Хорвата болели зубы. Он принял снотворное и просил не беспокоить его до утра», — объяснил Коваль Вегеру и положил трубку.

«Как же он мог незаметно выйти из гостиницы?»

«А труба, пожарная лестница и открытое окно? Это путь не только для экзальтированных девушек…»

«Тьфу, какая чепуха в голову лезет! — встрепенулся Коваль, когда ему показалось, что черный трефовый король на карте насмешливо ему подмигнул. — Этот Имре Хорват совершенно ни при чем. Даже если он где-то шатался всю ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля. Ведь неизвестный турист из Венгрии привез „брату Симеону“ письмо от Карла на три недели раньше — двадцать третьего июня!»

И мысли Коваля возвратились к исходной точке, чтобы начать новый круг.

Он снова вспомнил жертву преступления, погибшую Каталин, ее дочерей, и снова потянулись вереницей все те же самые вопросы.

Почему Каталин скрывала то, что Карл Локкер жив и объявился? Зачем сожгла письмо?

Но почему, собственно, она должна была сообщать?

Какое это имеет отношение к факту убийства?

Никакого!

Трефовый король нагло усмехнулся прямо в лицо подполковнику.